Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман

Так прошло три дня, потом четыре или даже все пять, но ни ремонтников, ни запчастей не было. Как не было вообще ни одной немецкой части. Между моей палаткой и одной из хат располагался колодец, из которого брали воду жители нескольких близлежащих домов. Возле него всегда толпились местные крестьяне. Естественно, каждый, кто являлся сюда за водой, заглядывался на меня и. на мою палатку, но ни один из жителей так и не осмелился заговорить со мной. Я-то сам заговаривал, но все мои попытки наталкивались на вежливые, но односложные ответы — даже о погоде и то разговора не получалось. Кстати, погода все это время стояла отменная. У меня была сковородка, и иногда я поджаривал на ней еду на костре. В танке валялось несколько книжек, с помощью которых я на время избавлялся от вызванной вынужденным бездельем и одиночеством скуки. Так прошла неделя, и я заметил, что провиант на исходе. К этому времени мне все же удалось завязать некоторое подобие знакомства с живущими в хате рядом людьми, и однажды вечером, когда все были дома, я решил к ним заявиться в гости. Семья сидела за большим круглым столом, было время ужина. При виде меня никто из-за стола не поднялся, хотя головы всех сидящих, как по команде, повернулись ко мне. Я решил сразу взять быка за рога, выложив им, что, дескать, съестные припасы истощились и что я готов делить с ними их скромную трапезу до прибытия своих. Глава семьи был пожилой коренастый мужчина лет шестидесяти, почти лысый. Его жена, сухонькая и низкорослая женщина, в глазах которой читался здравый смысл и крестьянская смекалка, оказалась очень милой. Была еще и невестка, ее звали Соней. Соне было под тридцать, у нее было двое мальчишек, старшему было лет десять, младшему около восьми, кроме них, дочь, девочка лет пяти и еще грудной ребенок. Кате, младшей дочери хозяев, было примерно столько, сколько и мне, может, на пару лет она была старше. Катя была симпатичная русоволосая девушка. Меня удивило, что все они будто ждали меня, то есть совершенно не были удивлены моему внезапному визиту. Женщины быстро обменялись словами, тон в котором задавала Магда (мать), которая коротко и ясно подвела итог: «Хорошо!» Вообще, надо сказать, что, когда я стал уходить, меня провожали чуть ли не с радушием.

Позже вечером, когда я сидел с книжкой у колодца, один из мальчишек, Игорь, принес мне кружку чаю, сказав, что бабушка велела передать. Я поблагодарил его и, чувствуя, что ему хочется переброситься со мной словом, позволил ему залезть на танк. Я подружился и с хозяйским псом, который по утрам прибегал ко мне в палатку, и мне было приятно погладить его, приласкать. Согласно армейскому приказу все оккупационные войска даже в России продолжали жить по берлинскому времени, и по моим часам рассветало здесь часа в два-три ночи, а темнело уже в шесть вечера. У моих русских знакомых часов не было, вся их жизнь шла согласно природному времени, посему я уже несколько дней спустя не выдержал и стал жить по местному времени.

С первыми лучами солнца на следующий день я, откинув полог палатки, выглянул наружу и стал дожидаться, что произойдет. Из трубы поднимался дым, и вскоре Соня показалась у колодца. Когда я подошел и, набрав ведро воды, вылил его на себя, она отступила в сторону и, глядя на меня, стала напевать что-то про себя. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Повторяю, хоть мне успело стукнуть двадцать, у меня не было почти никакого опыта общения с женским полом, и мне, честно говоря, стало на самом деле не по себе под пристальным взором Сони.

— Через десять минут приходите, завтрак будет готов, — сообщила женщина.

Хата состояла только из одной общей комнаты, возле дверей расположилась глиняная печь. Доски пола были обструганы кое-как, потолок как таковой отсутствовал. Я созерцал солому и балки, на которых была развешана всякая утварь. По углам стояли просторные кровати, одна — отца и матери, на другой спала Соня, мальчишки и грудной ребенок, а третья предназначалась Кате и Тане, дочери Сони. Стены хаты были довольно толстые, шершавые, беленные известкой, окошки совсем крохотные, к тому же не открывались. На крыльцо вела тяжеленная дверь. В центре хаты стоял стол, над ним висела допотопная керосиновая лампа. Керосина в ней, разумеется, не было. Вдоль стен расположились грубо сколоченные полки и шкафы, где стояли чашки, тарелки, кружки, кувшины. Рассаживались все на скамьях, на сундуке и на табуретках. Но должен сказать, даже при этой нищете хозяева были людьми чистоплотными.

Дверь днем всегда стояла настежь, ее запирали только на ночь. Войдя, я увидел, что все уже собрались за столом, и у меня отчего-то сразу стало легче на душе. Соня хлопотала у плиты. Мать усадила меня рядом с собой и осведомилась, можно ли называть меня «Генри». Видимо, для русскоговорящих людей так было удобнее. Отец произнес краткую молитву, после чего все, сидя, поклонились висевшей в левом углу хаты иконе. В плетеной хлебнице лежал нарезанный непривычно толстыми ломтями великолепный домашней выпечки хлеб. Соня вытащила из плиты чугунок с молочным супом и поставила его на стол. Все получили по деревянной ложке, первым суп зачерпнул отец, его примеру последовали остальные члены семьи, с аппетитом закусывая суп хлебом. Вскоре выяснилось, что я съел меньше всех, и хозяева даже захихикали — мол, что за едок! Покончив с супом, мы принялись за творог, а потом отец возблагодарил Господа за еду и принялся раскуривать трубку. Вонь от табака, которым она была набита, была воистину ужасающей, но атмосфера после еды стала другой, куда более непринужденной. Мне казалось, что я вдруг оказался отброшен лет на двести в прошлое, ибо мне ни разу не приходилось сталкиваться у себя на родине с подобного рода домостроем. Но ощущение было отнюдь не неприятным.

Вскоре отец отправился на ферму, а Катя в деревенскую аптеку — она работала там провизором. Однажды я из чистого интереса зашел в эту аптеку. За исключением сушеных трав и всякого рода народных снадобий, там ничего не продавалось. Зайдя, я, непонятно почему, страшно смутился, тем более что Катя явно не была расположена к беседе, и постарался поскорее уйти. Больше я в это заведение не заходил. Я коротал длинные летние дни, разгуливая по деревне голым по пояс. Местные, хоть и вели себя сдержанно, но настроены были вполне дружелюбно. Я прекрасно понимал, что каждый мой шаг здесь известен всем и каждому, но они предпочитали не лезть ко мне в друзья. Отец весь день оставался на ферме, и когда Катя пришла домой на обеденный перерыв, мы пообедали: обычный борщ и хлеб. Ужины по вечерам были куда сытнее — картофель, помидоры, другие овощи, яйца и мясо. Все ели из одной большой сковороды. Я узнал, что если люди едят из общей посуды, это способствует укреплению доверия между ними, возникают особые неписаные правила общения. Я сразу заметил, что отец всегда первым приступал к еде и последним ее заканчивал, и всегда следовал этому застольному обычаю. Я попытался помочь этим людям в разных мелочах: следил, чтобы в ведрах у двери всегда была вода и достаточно дров у крыльца в ящике. Мальчики в какие-то дни ходили в школу. Как мне сказали, все учителя были женщины, во второй половине дня они трудились у себя по хозяйству, а с утра вели занятия. Инициатором этой затеи была Соня. Один раз я даже помог ребятам выполнить простенькое задание по арифметике.

Дни проходили в бездеятельности и полнейшей беззаботности. Чувствовал я себя прекрасно. Моих знаний по русскому языку вполне хватало для обычной беседы, хотя время от времени, когда мы сидели за столом, я замечал, что не всегда понимаю своих друзей. Обычно они смотрели на меня и хохотали, но без издевки, чисто по-дружески, всегда оставаясь тактичными, чтобы ненароком не оскорбить меня. Однажды я решил их разыграть — поднялся из-за стола, сбегал за винтовкой и пригрозил расстрелять их всех. Все было воспринято как шутка, они хохотали до упаду, было видно, что им мои выходки нравятся. После ужина мы с отцом сидели у хаты и играли с детьми. Никаких игрушек у мальчишек не было, даже обычного мяча, но крестьяне — народ, как известно, изобретательный, и мы всегда находили во что поиграть: например, в прятки или бросали подковы кто дальше, а когда я позволил им обыграть себя, они пришли в такой восторг, что на все село растрезвонили новость о том, что, дескать, обставили немца. Иногда по ночам мне казалось, что я в отдалении слышу звуки боя, но я сумел убедить себя в том, что сейчас война не имеет ко мне ни малейшего отношения, и ничего не желал знать о ней.