Тютчев. Тайный советник и камергер - Семен Экштут

«Нам было жестоко доказано, что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнёт, без существенного вреда для всего общественного организма. Видно, всякое ослабление и заметное умаление умственной жизни в обществе неизбежно влечет за собою усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических инстинктов…

…Для того, чтобы приобрести над умами, достигшими зрелости, то нравственное влияние, без которого нельзя помышлять о возможности руководить ими, следовало бы прежде всего вселить в них уверенность, что по всем великим вопросам, которые озабочивают и волнуют ныне страну, в высших слоях правительства существуют если и не совсем готовые решения, то по крайней мере строго-сознанные убеждения и свод правил, во всех своих частях согласный и последовательный.

… Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа не может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход.

…Нужно ли в сотый раз повторять следующее столь очевидное положение: что в наше время везде, где свобода прений не существует в довольно обширных размерах, ничто невозможно, решительно ничто в нравственном и умственном смыслах…

…До тех пор, покуда правительство у нас не изменит совершенно, во всем складе своих мыслей, своего взгляда на отношение к нему печати, покуда оно, так сказать, не отрешится от этого окончательно, до тех пор ничто поистине действительное не может быть предпринято с некоторыми основаниями успеха; и надежда приобрести влияние на умы с помощью печати, таким образом направляемой, оставалась бы постоянным заблуждением»[271].

Миновал ровно год после получения нового чина. 17 / 29 апреля 1858 года действительный статский советник Тютчев был назначен на соответствующую его чину должность и стал председателем Комитета цензуры иностранной, при этом его не перевели в Министерство народного просвещения, которому формально подчинялась цензура, а оставили в ведомстве Министерства иностранных дел[272]. Первое время он охотно занимался своими новыми служебными обязанностями, но уже через несколько месяцев заметно к ним охладел, благо место, которое он занял, легко позволило ему так поступить. Эта привилегированная должность представляла собой «род синекуры и замещалась всегда лицами, имевшими связи и протекцию в высших сферах»[273]. На должность председателя Комитета Тютчев был назначен именным высочайшим указом, следовательно, и сместить его мог только император. Последнее обстоятельство делало служебное положение моего героя исключительно прочным. Действительно, в течение 15 лет, вплоть до самой смерти, он удерживал за собой этот для многих завидный пост и успешно противостоял интригам, нацеленным против вверенного ему ведомства. Штат Комитета был невелик и состоял из трех старших цензоров, руководивших работой отделений (немецко-итальянского, англо-французского, славянского), трех младших цензоров, трех помощников старших цензоров, библиотекаря и секретаря. Это была архаичная и дорогостоящая организация, финансирование которой шло отдельной строкой в государственном бюджете. Комитет имел свою канцелярию и располагался в старинном здании — доме Шольца на Обуховском проспекте, вблизи Сенной площади. Здесь же находилась казенная квартира секретаря, которому приходилось трудиться буквально день и ночь из-за огромного делопроизводства. Ни сам председатель, ни его ведомство не были юридически подчинены сначала Главному управлению цезуры Министерства народного просвещения, а затем, после цензурной реформы 1865 года, Главному управлению по делам печати Министерства внутренних дел. Независимое положение как самого Комитета цензуры иностранной, так и его председателя вызывало нескрываемое раздражение сановных бюрократов, особенно министра внутренних дел Валуева. Министр, жонглируя либерально-реформаторской фразеологией, настойчиво интриговал и безуспешно пытался добиться ликвидации Комитета. Тютчев умело противостоял интригам и не прекращавшимся попыткам усилить мелочный контроль над его ведомством, но так и не смог добиться отмены неизбежной канцелярской волокиты. Ежемесячно министру народного просвещения посылались обширные ведомости и выписки о ежедневных занятиях чиновников. Разумеется, министр не имел возможности даже бегло просматривать эти бумаги, и действительный статский советник Тютчев, последовательно отстаивавший независимость своего ведомства, полагал, что в его Комитете «письмоводство значительно может быть сокращено, без нарушения сущности самого дела»[274].

Действуя по законам межведомственной интриги, Тютчев не чуждался демагогических заявлений, решительно возражая против освобождения от цензуры специальных изданий на иностранных языках, предназначенных для ученых. «Профессорам и имеющим ученые степени такое право предоставить было бы неудобно»[275]. Это был тонко рассчитанный ход. Председатель Комитета прекрасно осознавал, с кем он имеет дело. В марте 1863 года по высочайшему повелению право бесцензурного получения иностранных изданий формально было предоставлено лишь небольшой группе сановников: министрам, их товарищам, членам Государственного совета, генерал-губернаторам и начальникам областей. Ученые к этой привилегированной категории высших чиновников отнесены не были. Впрочем, и стоящие у кормила государственной власти сановники далеко не всегда имели реальную возможность легально получать запрещенные в России заграничные сочинения. Министр народного просвещения и одновременно обер-прокурор Святейшего Синода граф Дмитрий Андреевич Толстой был известен своей личной благонамеренностью и крайней консервативностью проводимого им курса, однако первые пять лет своего министерства (1866–1871) он не имел права получать запрещенные цензурой иностранные издания[276]. Раз сановник такого ранга столь долгое время не мог легально приобретать недозволенные сочинения и на законном основании хранить их в своей домашней библиотеке, то было бы наивно полагать, что государь предоставит это право университетским профессорам и доцентам. А раз так, то Комитет цензуры иностранной сохранял свою важность и не мог быть ликвидирован.