Кудесница для князя - Елена Счастная

– Смотри, – Дакша опустил руки и собрался было возвращаться в избу. – Коли случится что, я первого Ижеслава спасать буду.

И вдруг повернулся к ней вновь, взял за одно запястье и тут же – за другое. Осмотрел, повертев, провёл по шнурку и ожогу, отчего тот снова вспыхнул жгучей болью. Вздохнул.

– Сердечные терзания часто не доводят до добра, – изрёк он задумчиво. – Один обряд от любви. Другой от ненависти. Нужна сила, что одолеет их оба.

– Какая? – так и опешив от его слов, совсем глупо спросила Таскув.

– Это уж тебе решать. Я в том не помощник.

Он взглянул пристально,  нарисовал круги большими пальцами на её ладонях и отпустил, оставив на коже призрачное ощущение своих прикосновений.

– Так что? Заговоры снимать будешь? – Таскув, сбросив охватившее её на миг оцепенение, поспешила за уходящим волхвом.

– Буду, – не оборачиваясь кивнул тот. – Куда я денусь…

Но не успели они вернуться в дом, как издалека раздался топот конских копыт. Три всадника, заляпанные грязью едва не по самые шеи, остановились у избы. К седлу одного был привязан за руки на длинной верёвке пеший мужчина. И Таскув ахнула, когда узнала в нём зырянина. Всё ж изловили!

– Воевода Отомаш тут? – хриплым с дороги голосом спросил один из муромчан.

– Нет, – качнул головой Дакша. – Знать, в лагере с другой стороны деревни.

Воин долго и пронзительно посмотрел на Таскув и развернул коня. Тронув его бока пятками, пустил быстрым шагом, а привязанному зырянину пришлось едва не бегом бежать за ним.

Всадники удалились, а Таскув ещё долго стояла, глядя им вслед. И только когда за Дакшей хлопнула дверь, встрепенулась и тоже поспешила в избу.

Урнэ сидела рядом с Ижеславом и напевала себе под нос, гладя ладонью его по руке. Княжич будто ничего не чувствовал: спал крепко. Остячка подняла на вошедшего первым Дакшу глаза и молча встала, обрывая песню. Волхв кивнул ей: ну, точь-в-точь мыслями обменялся – и женщина ушла, коротко сжав запястье Таскув, когда проходила мимо.

– Перво-наперво княжича надо в наш лагерь перевезти, – негромко проговорил волхв. – Как раз пока он спит. Хватит людей стеснять – нагостились.

Таскув возражать не стала. Так и правда удобнее будет. Здесь, в маленькой избе и дышать-то нечем. А приглядеть за Ижеславом теперь есть кому – хоть отбавляй.

Хозяин по просьбе Дакши снарядил им и телегу, с запряженной в неё невысокой пегой лошадкой. Княжича осторожно перенесли и отвезли к южной окраине паула. Там для него давно уж оказался расставлен большой и красивый чум, который, как пояснил волхв, назывался у западных людей шатром.

Внутри было светло и просторно. Землю укрывались чуть потертые от времени, но всё ещё плотные ковры. Горел очаг в середке и факелы ближе к холщовым стенам. Стояли повсюду большие сундуки, и только гадай, какое добро в них хранится.

Ижеслава вновь перенесли на чисто устеленную лежанку, а он и не проснулся. Справно Урнэ его убаюкала – и откуда у обычной остячки такие дивные умения?

Таскув попросила позвать её, и женщина быстро пришла: с ней рядом становилось спокойнее. Словно она умела одаривать особым теплом. Теперь можно и за главное браться.

– Ну, что, кудесница, – потерев ладони друг о друга, вздохнул волхв. – Не хочешь перед тем, как начать хотя бы поесть с дороги? Сил набраться?

Таскув помотала головой. От волнения и нетерпения есть совсем не хотелось. Она проделала самый долгий в своей жизни путь от паула для того, чтобы излечить княжича. Она должна хотя бы начать искать ответы. 

Дакша скривился, мол, как знаешь, и сел рядом с Ижеславом. Шевеля губами, он положил ладонь на его лоб, потом медленно убрал, сжимая кулак, словно вытягивал что-то. Приложил снова, беззвучно произнося одно отрывистое слово за другим. Таскув опустилась на колени прямо на ковёр, осторожно тронула княжича за руку и прикрыла веки, вновь погружаясь в мудрёное переплетение заговоров Дакши. Вот одна лента выскользнула из общего узора, мелькнула и пропала. Преграда стала прозрачнее. Качнулся горячей волной отголосок силы волхва: он тоже был здесь. Наблюдал. Таскув потянулась, пытаясь протиснуться сквозь сеть оставшихся заклинаний к серёдке хвори, увязла и только силы потеряла. Отступила, открывая глаза.

– Нет, я не могу.

– Не торопись, – почти неслышно качнулся голос Урнэ за спиной.

Дакша нахмурился.

– Ладно, давай ещё...

Но не договорил. Громкие голоса раздались на улице, и несколько человек ввалились в шатёр. Отомаш выступил вперёд, чуть подрастеряв пыл, окинул взглядом Ижеслава.

– Он спит? Надо бы разбудить.

– Нельзя, – возразила Таскув, вставая. – Мы с Дакшей разобраться пытаемся. Так ему легче будет.

Воевода нетерпеливо махнул рукой, останавливая её.

– Очень надо, кудесница. Тебя это тоже касается.

Но и громогласных слов Отомаша хватило, чтобы княжич пробудился даже от насланного Урнэ сна.

– Чего шумишь, дядька? – проворчал он. – Может, я первый раз в жизни так чудно спал.

– Да тут дело такое, Ижеслав, – ничуть не тише продолжил Отомаш. – Поймали мы зырянского языка из тех, что на нас по дороге напали, – он помолчал, сокрушенно качая головой. – Допросили его, где теперь шамана их искать. А он любопытные вещи нам рассказал.

– Что за зырянский язык? – не сразу понял Ижеслав.

Пришлось воеводе обо всём, что в пути приключилось, рассказывать. Княжич хмурился всё сильнее, то и дело поглядывая на Таскув. И непонятно было пока, разочаровался ли в той, что невольно навлекла на муромчан столько  забот.

– Ну и что же он рассказал? – выслушав все дорожные злоключения, поинтересовался Ижеслав.

– Сказал, что это Смилан с ними сговорился, – неуверенно, словно сам в то не верил, продолжил Отомаш. – Мол, условился, что Таскув они заберут, а он людей своих придержит, чтобы не мешали сильно. Но что-то не вышло у них. И его порубили крепко в схватке, и зырянами досталось. Знать, шаман свою игру затеял.

С каждым словом воеводы на лице княжича неровными алыми пятнами проступал гнев, и непонятно было пока, что сильнее его разозлило: обвинение брата в предательстве или то, что Смилан и правда мог так поступить. Дакша растерянно переводил взгляд с Ижеслава на воеводу и обратно. А Таскув чувствовала, словно камнем обратилась. Так пусто и холодно стало внутри от страшных слов Отомаша. Получается, Смилан недоброе против брата удумал и не хотел вовсе, чтобы она до него добралась? А её, стало быть, заморочить хотел, чтобы не догадалась ни о чём? Что же это такое творится?

– А ты что же, сразу и поверил его словам? Зырянина этого? – недобро прищурился княжич.

И видно стало, каким он до хвори был. Сильным и непреклонным, наверное, даже жестоким: вон как злобой во взоре хлещет, словно не дядьку родного, а самого лютого врага.