«Крысиный остров» и другие истории - Ю Несбе

— Быстрым, но не факт, что безболезненным, — закончил он.

— Ты так хорошо все продумал, Юханссон. Вот только кое-что забыл. Что, если я не боюсь умирать? Или, точнее говоря, вдруг я полагаю, что «Анх» для человечества — все равно что расщепление плутония сто пятьдесят лет назад? То есть возможность создать лучший мир, но также и возможность разрушить его за одну ночь. Ни в земной коре, ни в атмосфере не достаточно компонентов для того, чтобы изготовленного из них «Анха» хватило на всех. Кто тогда будет решать, кого одарить вечной жизнью? Кто смирится с мыслью, что решать не ему самому? Если население будет умирать лишь в результате катастроф, самоубийств и убийств, придется вводить строгие правила контроля рождаемости — иначе уже через поколение планету ждет перенаселение. И кому решать, кто именно получит право на размножение? Короче говоря, если распределением «Анха» не займется некий общемировой орган власти, то война развяжется не между конфедерациями — каждый будет за себя, все, соседи и родственники, станут биться друг с другом. Моя смерть — это капля в море. Море крови. Если я передам им формулу. Так что валяй, Юханссон, действуй.

Юханссон кивнул, как будто ему такая мысль уже приходила в голову. Или, по крайней мере, он учел, что такая мысль придет в голову мне.

— Сколько тебя помню, Ральф, ты всегда был утилитаристом. Разумеется, считать, будто человек обязан жертвовать собой ради, как говорят в Западной конфедерации, высшего блага, — идея благородная. Поэтому я всегда восхищался не только твоим умом, но еще твоим характером и способностью любить других больше, чем самого себя. Кстати, где Клара?

Я не ответил. Вообще бровью не повел. Но он, возможно, заметил, как на лбу у меня выступил пот.

— Ясно, — тихо проговорил он, — они ее найдут. И формулу тоже. Они пропустят твой мозг через «Экзор». Они высосут из тебя все.

— Чушь, — отмахнулся я.

— Правда?

Несколько секунд в гостиной слышен был лишь стук капель о вечнокоричневый газон там, на улице. «Экзором» владеет армия. По слухам, он стоит в бункере на месте древнего Лувра и его охраняет целое войско. Чтобы восстановить воспоминания, ему не нужен мозг целиком — крошечных фрагментов достаточно, чтобы воскресить всю память. С другой стороны, не исключено, что на всю процедуру потребуется год, а стоит она столько, сколько стоит энергопотребление целого города за тот же срок. Как и в научных вопросах, Юханссон был прав. Ради препарата, способного обеспечить вечную жизнь, они согласятся и на «Экзор».

Мой мозг отнесся к проблеме так, как предписывал Декарт: сперва интуитивно, затем дедуктивно. Вывод получился удручающий, и как раз поэтому — как бы странно это ни звучало — мне полегчало. Существовало лишь одно решение, это очевидно, и мне не требовалось мучить мозг сомнениями, размышлениями и уговорами.

— В прежние времена охотники нередко привозили с собой из Африки трофеи, — сказал я, поднимаясь. — Головы носорогов, зебр, львов и антилоп прибивали вот здесь, — я показал на стену над камином, — но крупных млекопитающих в Африке не осталось, поэтому я привез вот это. — Я поднял старую тяжелую винтовку для охоты на слонов, которую купил на базаре в Марракеше. — Продавец утверждал, будто из этой винтовки убили последнего слона в Африке. Мне показалось это забавным: повесить над камином не львиную голову, а винтовку. Мертвая винтовка, утратившая свою функцию, побежденная, висит на стене, на посмешище всем вокруг. Все мы умрем, но что, если перед смертью совершим что-нибудь полезное для стаи, для общества? Да, я, пожалуй, утилитарист, я верю, что мы обязаны совершать любые поступки, которые приносят человечеству больше пользы, чем вреда, хотим мы того или нет.

Я передернул затвор, и ржавый механизм нехотя послушался. Я заглянул в дуло.

— Ральф, — встревоженно начал Юханссон, — не дури, если застрелишься, пользы от этого не будет. Возможно, это проявление утилитаризма, но «Экзор» вскроет твой мозг и после того, как ты умрешь.

— Я вот о чем, — сказал я, — нравственный поступок вовсе не обязательно имеет нравственную же мотивацию. Например, вот в этом поступке я руководствуюсь собственным эгоизмом, моей любовью к жене и ненавистью к тебе.

Я навел ружье на Бернарда Юханссона, прицелился ему в голову и нажал на спусковой крючок.

Выстрел был громким, а вот отверстие во лбу Юханссона, учитывая крупный калибр пули, довольно маленькое.

— И тем не менее поступок мой очень утилитаристский.

Я обошел труп и убедился, что дивану Клары прежним никогда больше не стать.

До Испанской Сахары я добирался долго. Несколько дней я прислушивался к тихому потрескиванию, которое издавали жующие личинки, — не уверен, что звук этот доносился из чемодана, возможно, он живет в моей голове. Потом он стих. Так умолкает кофейник перед тем, как закипеть. Затем послышался тихий гул. Который становится все громче и громче. Наконец закипело. Клара, любимая моя. С лестницы доносятся голоса и тяжелый мерный топот. Они не боятся меня, знают, что у них вся власть на свете, вот только времени недостает. Времени у всех нас мало. С самого рождения мы уже начинаем умирать.

Вот мои последние мысли. Они — о письме. О мышах. Об Антоне. О решении. А теперь, Клара, я вынужден тебя покинуть.

Проснувшись на рассвете в нашей с Кларой супружеской кровати, я первым делом подумал, что мне приснился кошмар.

Вот только Клары рядом не было, а на диване в гостиной лежал труп Бернарда Юханссона.

Я всю ночь раздумывал, как поступить, и до меня в конце концов дошло, что избавиться от трупа крайне непросто. Что за исключением очевидных способов — например, выбросить тело в море или закопать его в лесу — остальные требуют действий, которые кажутся почти будничными, однако при этом удручающим образом увеличивают возможность разоблачения.

Меня тревожил не риск быть осужденным за убийство, а то, что они, не добравшись до моего мозга, пропустят через «Экзор» мозг Юханссона. Формулу целиком они не получат, однако настолько продвинутся в своих поисках, что, как верно заметил сам Юханссон, рано или поздно доберутся до правильного ответа.

Я посмотрел на часы. У меня имелись все основания полагать, что Юханссон — который был классическим закоренелым холостяком — ни с кем не поделился планами навестить меня, поэтому, очевидно, хватятся его не сразу.

Оттащив тело в ванную, я уложил его в ванну и укрыл турецким ковром из прихожей. И поехал на работу.

Я сидел в кабинете и смотрел на клавиатуру. Рядом лежала газета, где на первой странице рассказывалось о предстоящей встрече глав четырех конфедераций в Ялте. Разумеется, такая мысль уже приходила мне в голову. Я прогнал ее, но потом снова вспомнил и опять прогнал. И вот сейчас она появилась вновь, я даже вставил в пишущую машинку лист бумаги и приготовился печатать. Потому что Эггер был прав: ученого непременно тянет поделиться своими знаниями. И если «Анху» суждено стать благословением рода человеческого, произойдет это лишь одним способом: все, все без исключения получат формулу одновременно, чтобы никто из власть имущих не стал злоупотреблять этим знанием. Возможно, конечно, что война за ресурсы все равно разразится, однако если я передам формулу правителям мира, пока они все в Ялте, и они поймут, что единственная альтернатива хаосу и беспорядкам — это согласие и общие правила распределения ресурсов, то не исключено, что завершится вся эта история успешно.