Жажда и желание - Карла Николь

Кивнув в знак согласия, Нино вздыхает.

– Хорошо, я скажу ему.

Харука собирается втянуть тяжелый груз своей ауры обратно внутрь тела, но он колеблется.

– Ты можешь ответить на его вопрос? Знаешь ли ты три работы да Винчи? Если можешь, то, пожалуйста, перечисли больше трех.

Нино игриво сморщил нос.

– Хм… как насчет той статуи? Мыслящий парень?

Ласковое тепло пульсирует в сердце Харуки, заставляя его улыбнуться. Что-то в угрюмом белом освещении атриума заставляет медовые черты лица Нино светиться. В многослойном горчичном свитере поверх темно-синей рубашки с тонким рисунком он выглядит уютно.

– Это «Мыслитель» Огюста Родена, – говорит Харука. – И он француз.

Нино размышляет.

– Хорошо, а как насчет того голого парня? Давид?

– Это Микеланджело.

– Сикстинская капелла?

– Тоже Микеланджело.

– Черт. Подожди. Еще одна. А как насчет той, где они касаются друг друга?

Харука смеется. Его звук эхом разносится по безмолвному пространство.

– Это «Сотворение Адама» и также Микеланджело. Жаль, что синьор Моретти не расспрашивает тебя о нем.

Нино качает головой, возмущаясь.

– Хорошо, просто скажи мне.

– «Мона Лиза», «Тайная вечеря», «Витрувианский человек», «Голова женщины», «Крещение Христа».

– Я слышал о некоторых из них. Ты хочешь, чтобы я назвал все-все?

– Хочу, – говорит Харука, с усмешкой глядя на неподвижного старшего вампира. – Какой покорный.

Нино крепко держит его за руку, пока он разминает плечи.

– Хорошо, разморозь их… Подожди. – Харука делает паузу, чувствуя жжение в переливающихся оболочках глаз. Нино усмехается. – Может, сломать ему палец на ноге?

– Он заслуживает разрыва селезенки.

Они открыто смеются, наслаждаясь ироничным моментом в жизни, прежде чем Нино снова поворачивается к синьору Моретти. Он ждет, тепло сжимая их руки. Харука забирает свою энергию, и старший вампир снова двигается и говорит – как фильм, который был поставлен на паузу, но внезапно возобновил воспроизведение.

– …Сколько перечислить? Три работы? – говорит Синьор Моретти, его точеное лицо хмурится от недоверия.

Нино смотрит на него, его взгляд непоколебим.

– Конечно. «Мона Лиза», «Тайная вечеря», «Витрувианский человек», «Голова женщины», «Крещение Христа»… Мне продолжать? Вы знакомы с ними?

Синьор Моретти сидит, приподняв бровь, взяв в руки свой бокал с вином.

– Конечно, знаком, дитя. Как вы могли подумать…

– И еще одно, – говорит Нино. – Пожалуйста, не называйте меня так. Я живу уже сто тринадцать лет. Я явно не ребенок. Это унизительно.

Синьор Моретти отступает назад и поднимает руки вверх в насмешливом умилении.

– Боже мой, я прошу прощения, молодой господин. Сначала моя супруга укоряла меня всю ночь, а теперь еще и младший Бьянки. Говоря словами великого короля Юлия Цезаря, «Et tu, Brute?»

– Юлий Цезарь не говорил таких слов, – резко возражает Харука. Гости за столом делают паузу. Нежная песня ночных существ, скрытых в окружающем кустарнике за стеклянными стенами, стала более громкой.

– Что? – Синьор Моретти высокомерно улыбается. – Прошу прощения, Харука, но это общеизвестный факт.

– Вы ошибаетесь, синьор, – говорит Харука. – Это банальная фраза из пьесы Шекспира «Юлий Цезарь». Точно так же, как некоторые считают, что Цезарь был глух на одно ухо, но никаких документальных исторических свидетельств этому нет. Это тоже распространенное заблуждение, взятое из шекспировской пьесы.

Синьор Моретти почесал затылок.

– Это… интересный факт…

– Кроме того, – продолжает Харука, – Юлий Цезарь не был «королем». Он намеренно носил титул «диктатора» в Древнем Риме и никогда не был официально признан императором.

Нино сжимает и разжимает руку под столом.

Харука моргает, быстро выплескивая энергию наружу, чтобы остановить все движения. Он переводит свой светящийся взгляд на Нино.

– Я признаю, – говорит Харука, – что я был груб.

Нино откидывается на спинку стула в теплом смехе, его лицо светится весельем.

– Обычно я бы не стал привлекать внимание к чему-то столь тривиальному, но его поведение меня раздражает, – продолжает Харука. – Тебе следует искренне подумать о том, чтобы заявить о своей роли в обществе. Ты – бесспорно талантлив.

От историков-аристократов ожидается знание специфических, древних аспектов своей культуры, охватывающих самостоятельно выбранную тему: музыка и искусство, религия, политика, генетика, биология или определенный период времени. Иногда – комбинация тем, как в случае Харуки (он склонен к искусству и генеалогии). Возможно, Нино не играет особой общественной роли, но синьору Моретти несправедливо требовать от него строгой отчетности по этой особенно узкой теме.

– Я должен, ты прав, – говорит Нино. – Скоро сделаю.

– Хорошо. – Харука вздыхает. – Я должен ослабить свою власть над этими презрительными вампирами.

Мгновение спустя он снова втягивает в себя энергию, и движение за столом возобновляется.

– Я никогда не считал себя экспертом в исторических деталях Римской империи, – отрывисто говорит синьор Моретти. – Так что, пожалуйста, простите мой проступок, ваша милость.

– Никаких проступков не было. – Харука поднимает свой бокал с вином. – У всех нас есть свои сильные и слабые стороны. Я считаю, что лучше учиться и делиться своими знаниями, а не покровительствовать друг другу. Таким образом нельзя добиться ничего продуктивного, и никто из нас не совершенен. Вы не согласны, синьор?

Харука спокойно делает глоток вина, чтобы дать синьору Моретти время ответить. Одновременно Нино ласково сжимает его руку под столом. Моретти переводит взгляд на Нино, а затем снова на Харуку. Старший вампир высокомерно приподнимает бровь.

– Я согласен, ваша милость, – говорит синьор Моретти. – Верно подмечено.

Спустя пару часов Нино поднимается по лестнице в свою спальню, все еще раздраженный поведением синьора Моретти. Он ожидал негативной реакции на его внезапное посещение светского мероприятия в его владениях, но старший синьор серьезно перегнул палку.

Нино спустил пальто с плеч чуть сильнее, чем нужно.

– Я не могу забыть, каким засранцем он был. Почему Лина сказала мне пойти к нему домой?

– Возможно, она не знала о его высокомерном поведении? – говорит Харука, следуя за Нино вверх по лестнице. – Хотя… как можно было скрыть эту очевидную истину – уму непостижимо.