Смытые волной - Ольга Приходченко

Засев за огромный стол в директорском кабинете, крушник-ревизор разложил все материалы, которые по его требованию мы ему предоставили, и тщательно изучал их, цепляясь за каждую точку с запятой. Никто не втирал ему мозги, ничего не объяснял, все сам. Было ощущение, что, вероятно, крушника самого вся эта история покоробила. Мужик-то умный и интересный, соображал все на ходу. Я лишь по его просьбе положила ему листок с общим количеством выпущенной и реализованной подварки за те несколько лет, как начали производить ее.

– Так у вас, я вижу, вся Украина и даже Белоруссия использует ее? – удивился он и вновь уткнулся в свои записи и наши документы, делая на них какие-то пометки красным карандашом. Потом достал из портфеля обычную логарифмическую линейку и начал считать. – А вы, Ольга Иосифовна, не пойму, за что вас так неласково Мегерой Иосифовной величают?

– А вам откуда известно?

– Мне много чего известно. Толковая, про вас говорят, барышня.

Меня так и подмывало спросить проверяющего, в руках которого сейчас была судьба наших производственных цехов, что у него было по политэкономии, но выждала, когда он оторвется от документов.

– Вам, милая барышня, это к чему? Но если угодно, так я с красным дипломом выпустился из института, – сквозь зубы, с неким недовольством процедил он.

– Тогда не мне вам объяснять принцип демократического централизма, на котором построено наше государство. Мы вышли с предложением о новом производстве, рассчитали окупаемость, увидели, что дело для страны выгодное, прибыльное, сбыт обеспечен, мощностей хватает, рабочей силы – тоже, так почему нужно отказываться. Из-за того, что кому-то во всем чудится подвох, воровство? Что, в Советском Союзе исчезли честные порядочные люди? Вы, я чувствую, из них. Совесть вас не замучает, если в акте, которого от вас там с нетерпением ждут, поддадитесь нажиму оттуда?

– Где это «там и оттуда», милая барышня?

– Не надо, уважаемый товарищ ревизор, притворяться. Мы не дети. Пишите, что хотите, а я отвечу в своей объяснительной, да, собственно, тех документов, что вы просматриваете, достаточно. До Брежнева дойдем, но правоту свою докажем. Только как бы вам потом стыдно не было.

Я развернулась и, крепко хлопнув дверью, вышла из кабинета. Ушла, что называется, с понтом под зонтом, при своем мнении. Услышала в спину, как проверяющий рявкнул:

– А действительно Мегера, коготки свои длинные выпустила.

Дальше крушника опекала моя заместительница и подруга, а привело это к… душещипательному роману. Вот как бывает в жизни. К тому же они оказались еще и соседями. Их балконы смотрели друг на друга; только необычно, по-советски – возрастная Джульетта и Ромео, почти ее сверстник. Одно «но», то самое – женат он был, в отличие от шекспировского.

Взаимная страсть не сбила, однако, нашего проверяющего с принципиального пути. Даже мое подключение, смена гнева на милость не сработало. Дотошный, чересчур нервный, порой неуравновешенный, он, как его ни торопили, затянул проверку, с грехом пополам закончил ее лишь через полгода. Мы с моей подругой пытались навязать ему свои формулировки и выводы. Не поддавался, замыкался в себе и все повторял: факир не был пьян, и ваш фокус не удастся.

В конце года в контору на имя директора пришло заказное письмо с копией Акта. Директор срочно вызвал меня: почитай! Страниц пять печатного текста и заключение: претензий к организации производства лимонной и апельсиновой подварки нет.

– Выпьем, Ольга Иосифовна, по этому поводу или откажетесь?

– Почему откажусь, наливайте!

Он достал из тумбы все содержимое: водку, коньяк, ликер, шампанское, даже кубинский ром.

– Я – коньячок, а вы что?

– Тоже коньячок.

А вскоре мы выпили и за другие приятные известия, из которых следовало, что авантюра с плановым возбуждением уголовного дела провалилась. На сердце отлегло. Надолго ли, вдруг что-то еще взбредет в голову. Больше всех радовался Лемешко – ему не нужно искать новых товароведов и кладовщиков. Где их найдешь, такие светлые еврейские головы, как на нашей базе. Правда, кое-кто «подвел» нашего кадровика и спустя год отчалил за бугор, слал ему оттуда благодарственные письма за то, что по-человечески с ними поступил, не сдал. Лемешко долго не решался их распечатать, откровенно боялся, но потом махнул на все.

– Я ж, ребята, не трус, боевой офицер, на Днепре в какое пекло попали, головы от земли не оторвать, все простреливалось немцами; но приказ – «За Родину! За Сталина!» – и вперед, – он все чаще вспоминал войну, особенно когда на грудь примет своей любимой «Столичной». – А тут в окоп по уши зарылся, пугаюсь этих сосунков сопливых, разве они знают, что такое смерти в глаза смотреть. Пристроились на хлебное место по блату и командуют, кровь из нас сосут, гнусы комариные. Молодец, Ёська, устроился, он – умница, работящий, пробьется и там в люди. Только скучно ему будет без нашей Одессы. Я бы не смог. Там же нет 10-й станции, где они с Саньком, своим дружком, за девками приударяли.

Разошелся Лемешко, посветлел. Еще бы награды его боевые увидеть. Он отчего-то стеснялся их надевать даже к Дню Победы, а говорили, что у него весь китель в них. Может, потому и стеснялся, что у других столько не было, не хотел выделяться.

А возникший служебный роман моей подруги принял форму вялотекущей болячки, изводящей их обоих. Мне было жаль ее, но помочь в этом деле никто не может. Пылкая любовь и горькая разлука – это жизнь.

Сижу у себя на балконе и грустно про себя напеваю: «Все девчонки замужем, только я одна. Все ждала и верила сердцу вопреки, мы с тобой два берега у одной реки». Оказалось, вовсе не так – по разным берегам. Все мои подружки действительно повыскакивали замуж, некоторые уже успели развестись. Кого-то судьба увела с нашей Шестой Фонтана в другие районы, и мы очень редко стали встречаться. На свадьбу к Лильке Гуревич в Австралию я так и не выбралась. Дядька был в гневе (даже побелел), строгий запрет: о приглашении никому ни слова, а то поставят на учет и даже в шестнадцатую республику, Болгарию, не выпустят; вон твоя Лилька Табачникова с каким трудом туда поехала, извели ее всеми этими выездными комиссиями.

Светочка Баранова еще в институте, несмотря ни на что, выскочила за студента Политеха – немца из Германской Демократической Республики. Ее отец, полковник, из-за этого не получил генерала, и на Сахалин его сослали. Там сильно заболел, но в Одессу не вернули, перевели в Вологду, потом по болезни комиссовали, и в пятьдесят лет он умер, а крепкий ведь был мужик. Зато любимая дочка уехала в Берлин, где родила Сашку, своего первенца, потом и Андрик появился.

На свадьбе самой близкой подружки Галки с ее Витькой я была свидетелем. Там тоже растет сынишка, Максимка, ей теперь не до чего. И у Фатимки ребенок, прелестница Кариночка, такая восточная девчушка с большими глазами, вся в папу-армянина. Леся Никитюк долго сопротивлялась, но не устояла, сдалась на милость победителя – преданного и настойчивого Иванникова.