Вожделенные произведения луны - Елена Черникова

моё фирменное заполошное любопытство, подзасохла нежность, угасло пламя. Не впервые бузит публика. Но я впервые не желаю больше говорить. И вопросов у меня нет. Квадратная лампа с паролем очарованности «микрофон включён» перестала манить меня.

Дома я не могла найти себе места. Книги на полках угрюмо помалкивали. Рука, привыкшая тянуться к ним по любому заветному делу, не поднималась. Откуда им знать! Им, бородатым умам штучного прошлого, и не снилось, что в эпоху технологической глобальности публика перестанет быть аудиторией, сбросит иго послушания и бросится в личное авторствование, точно зная правду, — и начнётся кошмар.

Мы начинали это сами. Мы тащили публику в эфир. Мы до дна выпили жанровый коктейль и, не рассчитав, упились интерактивностью в дым, позабыв, что создание всегда отрывается от создателя. Сотворённый кумир (а не сотвори!) тем и ужасен, что непременно требует кровавых подношений. У него твёрдый комплекс полноценности.

Помните письмо гекзаметром? В нём содержалась провокационная просьба выдать отправителю как можно больше адресов несчастных россиян, ущемлённых в чём угодно и почему-либо. Издевательское письмо. Автор — А. Е. Кутузов. Написал, как начихал, и пропал. Странный тип, а вышло горе, и теперь я гуляю по лесам с его сыном, осиротевшим по несчастному случаю, и адрес отправителя шутки стал адресом получателя беды. Убежал учёный муж и не ведает, что натворил.

Ожил телефон, каменно молчавший две недели. Сурово позвав меня, он, Иван Петрович, осколочек аудитории, целевой сосуд греховный, выдернул из горла пробку и горячо расчихвостил мою передачу прошлого века. Я не удивилась. Модно.

Тошно.

Ну позвонил, ну не помню я эту передачу, или помню, — какая разница? — и ясно, почему беспардонно позвонил домой: на работе меня, кажется ему, нет, а высказаться ему хочется, он так долго думал, собирал мысли. Хулигански грежу: дядя листает учебник хорошего тона, но там не запрещается звонить радиоведущему домой. Дядя решается, нанизав идеи на золотые нити логики. Результирующее колье велит носить пожизненно, ибо он просветил меня.

Хорошо Мотаеву! Есть и такой журналист. Он работает в журнале для буржуев. Он не получает писем от читателей, им чисто некогда писать, они довольны журналом. Аудитория Мотаева моется в талассо и бреется у лучших кутюрье. Ей весь этот патриотизм по такому месту, куда наши слушатели давным-давно и безвозвратно посланы верховным главнокомандующим.

Да люблю я вас! Я очень всех люблю. А вы не хотите, чтобы я любила всех. Ревнуете. Страшна вам любовь немаркированная, немотивированная, просто так, вообще, из одной посылки, что все мы твари Божьи. Нет, это плохо, пишете вы, так не пойдёт. Сначала разобраться надо, виновных наказать, а потом достойных любить.

Вот в этом мы с вами точно не сойдёмся. Никогда.

Глава 37

Из многих малых выходит одно большое. Редко, да метко. Великонек, да плохонек; а малёк, да умненек. Коротко, да узловато

Настал заветный день и окутал муниципальное кабельное флёром близкой славы. Смутные предчувствия, затаённые надежды. Главный редактор впервые появился со своей половиной.

Все нервничали, поскольку лиц, вызванных в эфир, вживую никогда не видали, не чаяли, полагая, что все они — ловкая костюмированная постановка ради глянцевых обложек.

Данный эффект и собирался эксплуатировать новый автор-ведущий: отдалённые галактики медиаперсон сами, на подлинной интерактивной основе, открывают себя самому простому человеку, попутно убеждая его в своей реальности.

Новаторская концепция! Жители галактик известного уровня, как правило, не нуждаются в доверии простого человека. Им его даже не видно.

Милостливые редкоземельные электоральные потенции простого тоже не занимают сих галактоидов, ибо никуда баллотироваться в ближайшие сотни лет они не собираются. Вы можете сказать — все баллотируются. Рано или поздно. Ан нет, куда все! Только слабонервные, неспособные купить хоккейный клуб и летать на тренировки своим транспортом. Да не за шайбой побегать, а полюбоваться неназойливо.

Осветители робко включили софиты, декораторы с ужасом выставили на сцену два диванчика, уборщица смела последние молекулы человеческого иноприсутствия, чтобы галактоидам было комфортно, свежо, стерильно.

Ведущий стоял у входа в студию, как жених на верхней католической ступеньке, ожидая счастья и личной жизни. Вы знаете, как оно бывает в костёлах: так и просится в кино. Идёт невеста; млеет он; глазеет публика и тоже млеет, в тайном ожидании, что кто-нибудь скажет: «Нет, не беру…»

Администратор Анжелика, ныне продюсер по гостям прямого эфира, мысленно пересчитывала копейки на сберкнижке — надолго ли хватит после увольнения?

Скромно подъехала машина «бентли», без сопровождения. Вице-президент банка «Ё» Нифагов и его супруга, шляпный дизайнер, вышли на люди по-хорошему, по-простому, полные слов, заготовленных в жертву эфирному гениусу. Любимая тема, успех, но в особой, утеплённой интерпретации для зрителей муниципального канала, для демоса, без пафоса, — это свежо.

Автор программы шагнул, протянул, пожал, улыбнулся, — «поднимем гумус до демоса», — очарованные греческими корнями Нифаговы растаяли, перестали замечать муниципальность антуража. Анжелика не дыша взирала на чудеса и опять верила в номер четвёртый. Главный редактор пожимал плечо своей половине. Команда программы чуяла дух межпланетного искрения, подобный озоновому.

Всё началось вовремя, как обещал ведущий. Он был прекрасен и спокоен. Телезрители, нечаянно тронувшие свои приёмники в тот день, могли видеть картинку тёплой человеческой радости: встретились хорошо и по-доброму знакомые люди. «Шоу толка»!

Нифаговы сидят на диванчике справа, ведущий на диванчике слева. На заднике студии — синее полотно, предельно аскетичный фон. Сразу понятно: шоу толка — это вам не ток-шоу. Главное — показы смысла. Где-то по старинке работают, а тут инновация: на вечернем показе дизайнер Чудашкин и светская тигрица Кошак обсудили очередные находки в области смысла жизни, — это из анонса.

Зритель дома сидит на диване, под фикусами, и ничего не подозревает. С первого кадра ему, как обычно, всё ясно, за крохотным исключением, однако спросить не у кого, да и что странного: мужчина пришёл на эфир с супругой. Большинство телезрителей тоже в гости ходят с супругами. Крохотную неясность даже огласить невозможно, не идентифицируется она — так, туманчик.

Ведущий открывает рот и говорит. Нифаговы открывают рот, который мгновенно становится общим, и поначалу говорить не могут. Зритель на диванчике открывает рот и не закрывает.

Анжелика за кулисами зажимает ротик ладошкой. Главный редактор зажимает рот своей жене.

— Милостивый государь, — начал ведущий, — и вы, сударыня! Вы милостынница известная, и вы, господин Нифагов, тоже. Дедушка Фрейд сказал бы, что ваше, сударыня, влечение к изготовлению авторских шляп есть выражение глубоко запрятанного желания вернуться к истокам, обеднеть, а поскольку этого никогда не случится, а желание запрятано, вы созидаете воздушные, элегантные головные уборы, а голова, как известно, тоже один из самых глубоких фрейдовских символов.

Не умея выразить что-либо на языке фрейдовских символов, Нифагов жалобно посмотрел на свою жену.

— Вы понимаете, — обрадовалась она, — всё так связано… Я просто люблю красивые вещи.

— И хотите сделать всем красиво? — подхватил ведущий. — Понимаю. Я тоже вот уже несколько… хм… охвачен тем же стремлением. У вас это семейное, у нас тоже. Народ един в этом порыве, не так ли?

— Един, — кивнул Нифагов не очень уверенно, поскольку вот уже пятнадцать лет не пользовался термином народ ни для каких надобностей. — Моя жена чувствует веяния времени.

— И это у вас тоже семейное, — ещё радостнее заметил ведущий. — Когда вы, господин Нифагов, были молоды, как сейчас помню, вы собирались выйти на подмостки, но не ради лицедейства, а под восторженные крики «Автора!», не так ли?

Нифагов озабоченно посмотрел на дверь. Она была крепко закрыта.

— Скромность украшает, — подчеркнул Кутузов. — Я расцениваю ваше молчание как проявление кротости, а вам, сударыня, хочу представить некогда молодое дарование, осчастливившее советскую драматургию своим благосклонным к ней расположением, да-да, теперь это ваш муж, а тогда, в далёкие унылые времена всеобщего единства, когда вы лично и не помышляли о шляпах, ипподромах и заказчицах из высшей администрации, ваш нынешний