Потерянный среди домов - Дэвид Гилмор

В первую неделю сентября меня записали в пансионеры. Старик вытряхнул закрома, и они с мамой перевезли все в коттедж. Всю городскую мебель, все. Харпер отправился в общежитие Тринити-колледжа. Все просто уехали, вот это да! Я хочу сказать, что говорил им всем, в особенности маме, что продавать дом – это плохая мысль, я посылаю ее к черту, но они думали, что я просто проявляю эгоизм, и все равно это сделали. А теперь смотрите. Не нужно для этого быть мадам Розой с ее кристаллическим шаром, чтобы понять, что этот дом удерживал нас всех вместе, словно мы были эти чертовы электроны в книжке по физике; понимаете, когда вы убираете объект, вокруг которого они вращаются, они разлетаются в пространстве, словно потерянные, и начинают вращаться вокруг других предметов, пока просто не угаснут.

В любом случае со мной это произошло. Я стал пансионером. Я. Quelle fucking horreur.[7]Годами я насмехался над такими ребятами, испытывал к ним сочувствие, к этим бледнолицым придуркам, неуклюже скитающимся по двору. Теперь я был одним из них.

В мой первый день в общежитии заведующий пансионом, учитель французского по имени Психо Шиллер, отвел меня в сторонку после ленча и сказал своим медленным, мрачным голосом:

– По пятницам мы делаем домашние задания здесь, мистер Олбрайт.

Он сказал это так, как будто сообщил, дескать, у нас тут не принято заниматься сексом с животными, мистер Олбрайт. Как будто все прошлые годы я числился моральным уродом, прославившимся скандальными историями. И теперь он намерен это исправить.

– В моем доме мы никогда не теряем из виду наших социальных и академических обязанностей, – продолжал он.

Психо любил долбать мальчишек. Я думаю, эта практика давала ему прилежных учащихся. Он любил выстроить их в пижамах, всех этих маленьких мальчиков, когда их родители в тысяче миль от них и они целиком и полностью зависят от его милосердия, и по-настоящему устроить им молотилку. Заставить их осознать их социальные и академические обязанности. В день фейерверка в прошлом году он вышел на улицу, обрыскал двор в три часа ночи, размахивая тростью, просто в надежде поймать какого-нибудь мальчишку в тот момент, когда тот выбросит в окно шутиху. Что за парень!

Но что было еще хуже, у меня оказался сосед по ком – нате. Хренов сосед по комнате! Я видел этого парня раньше в коридорах и спрашивал себя: кто этот козел? Однажды в прошлом году, как раз после спортивных занятий, я пошел в раздевалку для пансионеров, и там, поскольку им негде было проделывать свои пакостные штучки, они пытали какого-то парня, целая толпа мальчишек навалилась на него, повторяя нараспев:

Е.К.Дж.

Уиллс – козел.

Е.К.Дж.

Уиллс – козел.

Они набросили на этого парня полотенца, загнали его в угол и, наваливаясь на него, выкрикивали эти гадости, не давая ему передохнуть.

Ну и, представьте себе, это был мой сосед по комнате!

На самом деле он не был совсем придурком. На самом деле он был вроде как умный. Он просто не умел себя вести, все время делал тупые рожи или выдавал шутки, которые не были смешными, или выкрикивал одобрение слишком громко во время футбольного матча, совершенно не чувствуя, как все следует делать.

Но поскольку он был моим соседом по комнате и больше поговорить было не с кем, а он был не слишком суетливым, я все время болтал с ним, пока он сидел на краю кровати с этой своей белой-белой кожей и маленькой красивой головой, волосы всегда превосходно уложены. У него также был потрясающе большой член. Просто как у монстра. Первый раз, когда я увидел его в душе, я едва мог отвести глаза. Это был просто зверь.

– Е.К., – сказал я, – как получилось, что ты заполучил такой громадный член? Похоже, твоя мама принимала какие-то необычные витамины, когда была беременна? Это просто как еще одна рука.

При первых лучах рассвета раздавался звонок и мы вылезали из кроватей. Я первый. Я бежал на всей скорости по коридору в полотенце, чтобы попасть в душ. Это была единственная приятная часть дня, стоять в горячей воде, струи обвивают тело, кожа становится красной, как у лобстера в кастрюле. Я тянул до последней минуты, пока какой-нибудь префект с изрытым лицом не приходил и не начинал на меня орать.

Затем мне приходилось поспешать. Я стремительно мчался обратно по коридору, супербыстро натягивал одежду, хвост рубахи высовывался из штанов, галстук наброшен на шею, словно веревка, рубашка вся мокрая. Я сбегал по ступеням в квадратный холл, где было полно других ребят, руки в карманах, волосы влажные, направляются в столовую.

Едва проснувшись, я начинал задавать себе вопросы: как это могло случиться? как, черт побери, я оказался здесь? Еще мгновение назад у меня была девушка и семья, я жил в доме, а потом я пошел на колесо обозрения, поднялся в небо, и, когда спустился, все исчезло: исчез дом, исчезли родители, исчезла Скарлет, и я оказался одним ясным утром здесь, руки в карманах, черт меня побери.

Я ничего не слышал о Скарлет, очень странно, да? Я полагал, что она вернулась в школу для девочек в Квебеке, о которой все время говорила. Чья дочь там учится, как премьер-министр приезжал туда на день спорта. Она была по-настоящему крутая, эта цыпочка. Однако я должен был понять это раньше, когда только поймал ее с парнем в своем подвале, в то время как ее приятель был наверху. Какой была первая улика, у кого сомнительная репутация? Я должен был упомянуть об этом, разговаривая со стариной Митчем, когда он шатался вокруг школы, как мистер Холодные Яйца. Посмотреть, как ему это понравится. Ну-ка глянь, Митч, до чего замечательная подружка. Но я знал, что он просто сбросит меня со счета, так что, черт побери, даже не смотрел в школе в его сторону. Однако с его друзьями была другая история. Я чувствовал, что страшно нервничаю, когда прохожу мимо них. Вы понимаете, как будто они все знали, могли читать прямо у меня в душе и видеть все, что я чувствую, словно я был комнатой, в которую они могли вломиться в любое время, когда только захотят.

Такими мыслями я бывал занят до тех пор, пока не попадал в столовую. Здесь меня ждало кое-что еще. Представьте себе железнодорожную станцию, и вы получите кое-какое представление о том, какой в столовой стоял шум. Две сотни мальчишек лопали свой завтрак, вилки, ножи и ложки стучали, префекты отдавали приказания, учителя, сидевшие впереди за столом, выглядели в своих дерьмовых спортивных куртках с заплатами на локтях и к тому же с похмелья хреново. А уж какой шум, парень, просто грохот. Невозможно поверить. Вы бы подумали, что это римский Колизей или что-то вроде этого.

Я сидел у двери, прямо напротив дьякона Артура, который собирался стать священником, и белобрысого парнишки из Новой Зеландии, у которого были крошечные деформированные уши. Но поскольку я был в двенадцатом классе, а значит, старшим, ха-ха, несмотря на то что они выключали мне свет в десять вечера в пятницу, я сидел во главе стола, так что мог выбирать еду прямо сразу за префектами, не то что те бедные маленькие придурки в дальнем конце стола, новенькие из девятого класса, им оставались объедки, пригоревшие тосты, разбитые яйца. Боже, они были маленькими, эти ребята, я не мог представить, как их матери могли их отвергнуть и сунуть в подобное место. Это словно бросить ребенка в лесу. У этих маленьких ребятишек были розово-красные щеки, все перемазанные. Я и то был перемазанный, а ведь я на три года старше.