Лунный камень мадам Ленорман - Екатерина Лесина

Грета, всхлипнув, отбросила волосы с лица. Слезы изуродовали ее, вернув прожитые годы. Теперь она выглядела едва ли не старше своего возраста.

– Хочешь правду, Феденька? Ты спрашивал, любила ли я твоего братца, и я ответила честно. Любила. А вот спроси, любил ли он меня?

Мефодий погладил женщину по голове.

– Не любил. Он вообще на любовь не способен был. Не смотри на меня так, я правду говорю. Он меня взял, как берут щенка, чтоб воспитать. И воспитывал. Дрессировал на пару с мамашей вашей, чтоб ей… извини, я знаю, что она тебе дорога, мать и все такое, но для меня…

Она тряхнула головой, и черные волосы, уже не свой цвет, но подкрашенный, ровный, рассыпались по плечам.

– Они меня изуродовали, Феденька. Правильно ходить. Правильно разговаривать. Выбирать правильную одежду. Поддерживать связи с правильными людьми… я универ бросила. Хотела ведь учиться, но твой братец спросил – зачем? И вообще, учеба со светской жизнью плохо вяжется, у меня не останется времени лоск наводить…

Грета говорила о каком-то другом, незнакомом человеке.

– Не веришь? – Она чувствовала его настроение. Или, несмотря на выпитое, была внимательна. – Да, для тебя Кирилл – дорогой братец, на все готовый ради семьи. А я… я задыхалась. Да, моя мечта сбылась. У меня появилась огромная квартира, но… обставлял ее дизайнер по моде, а мой вкус был признан дурным. И в этой растреклятой квартире я не могла статуэтку с места сдвинуть, нарушить концепцию. Да ладно, черт с ней, с квартирой, я и себе больше не была хозяйкой. Сменить стрижку? Цвет волос? Выбрать одежду по вкусу? Да какой у меня вкус? Откуда?

Она рассмеялась и поднялась, провела руками по мятой рубашке.

– Девочка с помойки… меня сделали стильной дамой, но именно что сделали. Однажды я проснулась и поняла, что больше не знаю, кто я такая.

– Ты могла уйти.

– Куда, Феденька? Я привыкла к определенному уровню жизни. Это ведь нормально, привыкать к хорошему? И да, я могла бы послать Кирилла куда подальше, а потом что? Вернуться в родительскую двушку? К жизни, которая, буду откровенна, мне отвратительна? Я ведь ничего не умею, если сама по себе… вот и жили. Я притворялась, что счастлива. Он… не притворялся. Он просто жил, как ему хочется… Думаешь, Сонька – единственная его пассия?

– А нет?

– Нет, конечно, – фыркнула Грета. Наклонившись, она подняла стакан: – За твое здоровье, Феденька. Дожить до таких лет и остаться наивным… мне жаль, что я выбрала не тебя. А Сонька… Сонька – одна из многих. Он ведь не скрывал, что погуливает. Знал, что выбора у меня особого нет. Терпеть и улыбаться. Делать вид, будто все в порядке… только у Соньки получилось залететь. Или вдруг хватило ума не говорить о залете, пока поздно не станет. Думаю, с остальными он проблему решал… а она исчезла, чтобы в один прекрасный день появиться с ребенком. Молодец! Вот, честное слово, молодец! На что я ее терпеть не могу, но вынуждена признать: она Кирюшу поимела!

– Грета, тебе будет лучше вернуться в свою комнату.

– И проспаться, – договорила она. – Не беспокойся, Феденька, я не устрою тут дебош. Я просто поговорить хочу, о жизни… о братце твоем… накипело, знаешь ли. А за меня не бойся… за себя опасайся… кстати, мне невыгодно, чтобы ты умирал, Феденька. Ты вот мои капризы терпишь, а Сонька в тот же день, как хозяйкой станет, меня из дома погонит… и идти мне некуда. Смешно, да? Ее он содержал, алименты назначил, квартирку прикупил, а я… обидно.

Грета вдруг замерла, глядя поверх головы Мефодия.

– Я ее вижу.

– Софью?

– Женщину в белом… она зовет меня. Почему меня? Кому я мешаю? – рука с длинными когтями впилась в запястье Мефодия. – Посмотри!

– Грета, успокойся! Призраков не существует.

Но все же Мефодий поднялся. На вершине лестницы таяло белое пятно.

– Это чья-то шутка. Дурная шутка, – он погладил ее онемевшую ладонь. Грета не играла. Она и вправду была напугана. До дрожи. До посеревшего лица. До вздрагивающей губы и слез, которые вновь готовы были пролиться.

– Она приходила за мной.

– Просто шутка, – повторил Мефодий.

– Приходила… за мной… я видела ее! Она стояла на вершине лестницы и рукой махала. Звала, – Грета не слышала, что ей говорили. И дрожь в ее пальцах, ужас, пережитый ею, вызывали у Мефодия здоровую злость. Хотелось взять Грету за плечи и хорошенько встряхнуть. – Я умру, да?

– Нет.

– Умру. Кирилл умер… мне не выгодно было его убивать, что бы Сонька тебе ни говорила. Я знала о завещании… о том, что ничего не получу… а судиться – просто тратить деньги… и нервы… годы уйдут, и как знать, чем суд завершится? Нет, мне проще было при Кирилле. А теперь вот… Феденька, когда я умру, ты не станешь меня здесь хоронить?

– Не умрешь.

– Пообещай, что не станешь. – На лице Греты появилась несчастная улыбка. – Я ненавижу это место! Дом-тюрьма, даже теперь тюрьма… и после смерти не хочу оставаться здесь. На старом кладбище, ладно? С родителями… зря я пыталась уйти от них.

И, поднявшись на цыпочки, Грета коснулась щеки Мефодия губами, влажными, мягкими. Этот пьяный поцелуй чем-то напоминал те, которые она дарила много лет назад, разделяя поровну.

– Все будет хорошо, – соврал Мефодий.

Не для нее. Она уже мертва, та девочка с солнцем на плечах и воздушным шариком в руке.

Машка замерла на вершине лестницы, не зная, может ли спуститься и помешать.

– Дура, – пробормотала она себе самой и, решившись, отступила в тень коридора. – Невероятная дура…

Внизу, в кресле сидел Мефодий, а у него на коленях устроилась Грета. И сцена эта отдавала легким привкусом театральщины, но… старая любовь не ржавеет? Возможно, что и так.

И почему-то неприятно, хотя Машка сюда не за любовью пришла.

И вообще, Мефодий ей симпатичен, но симпатия не дает права на глупую ревность.

И вот как ей быть? К себе вернуться? Но он же сам предложил прогулку… тогда ждать, когда Грета уйдет? Подсматривать?

– Он тебе нравится? – раздался сзади тихий голос.

И Машка подпрыгнула.

Стася. Держит в руках деревянную палочку с ниткой, на нитке подвешена монетка, палочка вздрагивает, монетка крутится.

– Он тебе нравится, – повторила Стася утвердительно. – А Грета опять надралась.

– Она пьет?

– Пьет. – Стася ткнула палочкой в живот Машке. – И давно. Все себя жалеет. Сейчас, наверное, плачется о своей тяжелой жизни. Подержи.

Машка приняла инструмент, не решившись поинтересоваться, для чего он нужен. Стася же крадущимся шагом добралась до лестницы. На пару внизу она смотрела несколько секунд, потом фыркнула.

– Все еще надеется его вернуть.