Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Не знаю, как прогулки фараонов, но Иосиф Виссарионович совсем не одинок во время своих прогулок. Нет, его никто не сопровождает из личной охраны, все знают: ночью он любит быть один. На самом же деле за вождем, входящим в заросли египетского густого кустарника, смотрит человек сорок охранников майора Овсянникова. Под каждым кустом по охраннику. Во всем парке охранников гораздо больше, но сорок – это те, которые сидят на корточках, на коленях, прижавшись к стволу ели или дуба, те, кто охраняет ту зону, куда обычно заходит генералиссимус, где благоухает египетский сладкий дух. Все сорок бойцов обязаны никаким образом не проявлять себя, быть как куст, как ель, как дуб. Все сорок бойцов на ночном дежурстве имеют свои номера, от первого до сорокового. Они так и называются: куст № 7, дерево № 27 и т. д.

Хочу сказать, что и купание вождя – он любит выезжать к пляжу – тоже строго охраняется. Водолазы в скафандрах стоят на дне Черного моря и вглядываются в толщу воды, ведь может появиться иностранная подводная лодка. Водолазы смотрят и наверх, где иногда видят грудь, живот, ноги того, кто и есть Иосиф Виссарионович Сталин. Водолазы боготворят эту грудь, этот живот, эти ноги! Боготворят все тысячи охранников, вовлеченных в холодноречкинский процесс “И. В. Сталин в Гаграх”. Правда, тысячи знают лишь, что где-то здесь недалеко отдыхает вождь. Но только избранные счастливцы вроде сержанта Гриши Пересвета видят, как ночью всегда неожиданно появляется небольшая фигура в кителе генералиссимуса, а иногда (о, безумное счастье) просто в легкой полосатой пижаме, а однажды даже в белых мятых кальсонах с белыми тесемками у пяток, в шлепанцах, голый по пояс живой бог! Он проходит мимо куста № 6, мимо куста № 14, мимо ели № 17, остановился у куста № 27. Это и есть куст, где, сжавшись в комок (невидимый комок), сидит Гриша Пересвет. На нем плащ-палатка – в штабе было объявлено, что будет дождь, а ночь жаркая – в плащ-палатке душно, но ничего не поделаешь, в шаге от тебя стоит самый любимый на свете человек, как угодно его называй: бог, генералиссимус, генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, вождь мирового пролетариата, кормчий, рулевой, держащий в своих крепких руках штурвал истории, да как угодно, – но он, недалеко стоящий от Гриши Пересвета, он самый любимый на свете человек. Стоит и тяжело дышит, что-то шепчет. Гриша Пересвет слышит его шепот.

– Черт, надо было взять валидол… Уф, дышать трудно…

Сталин кладет руку на грудь, сжимает и разжимает ее. Гриша округлил глаза от священного ужаса. Сталину плохо. Встать, сказать: “Иосиф Виссарионович, я побегу принесу валидол” – или просто взять его, легко поднять, прижать к себе, сбросив этот дурацкий брезентовый плащ, бегом донести драгоценную ношу до дверей дачи, там передать другим? Самому вернуться и вновь превратиться в куст № 27. А?

Но не положено по инструкции: “Вы невидимки, вы кусты, вы деревья, только так! Спугнете вождя, клянусь этим пистолетом…” – майор Овсянников резко прикладывал пистолет к виску ближайшего бойца и изображал выстрел.

Гриша Пересвет не знает, что делать, зубы издают скрежет, но вождь вроде не услышал его, он вздохнул и сказал:

– Целиковская! Хорошая актриса…

И пошел дальше, что-то напевая. Вроде грузинскую песню. Утром, вернувшись в штаб (а может, это называлось как-то иначе, Алик Пересвет говорил “штаб”), там, где сорок бойцов Овсянникова собирались после ночной смены, Гришу спрашивали: “Что говорил товарищ Сталин?” – “Я не расслышал”. Майору Овсянникову доложил: “Вождь просил валидол, потом просил Целиковскую, нет, не просил, а сказал, что хорошая актриса”. Овсянников улыбнулся, изобразил в воздухе большие женские груди и повторил: “Целиковская”. Гриша хотел сказать майору, что, когда вождь желал валидол, ему хотелось вскочить, побежать, принести, но он не стал поднимать эту тему. “Я куст, я не человек”, – говорил сам себе Пересвет в течение дня, когда ел в столовой, когда смотрел фильм с этой самой Целиковской. Она словно бы сближала его с его богом. Он засыпал днем и шептал: “Целиковская… Хорошая актриса…”

Через три дня Гриша Пересвет поменял номер куста. Был куст № 27, стал кустом № 13. Не понравился ему номер, но майор Овсянников по какой-то непонятной бойцам логике каждую неделю менял всему составу номера. Для бдительности. Гриша Пересвет терпеть не мог цифру 13. И нате, повезло!

Чуть моросило. Ночь пахла Египтом. Потом появился Иосиф Виссарионович Сталин. Он шел задумчивый, подошел к дальнему от Гриши кусту № 3, сорвал египетский цветок, понюхал и выбросил. Все знали, что через четыре дня вождь уезжает в Москву. Гриша заметил, что Иосиф Виссарионович проходит мимо его куста. И вдруг сделал шаг к сержанту Пересвету. Быстрое движение руки вождя, которое Пересвет не сразу понял, и неожиданно горячая струя плеснула на висок Пересвета. Всё длилось недолго, но ему показалось, что он оказался в вечности, где что-то горячее фонтанировало на него в неком рапиде (Гриша явно не знал этого слова, но именно в рапиде вечности просуществовал сержант Пересвет). Сталин отошел от куста № 13 и продолжил путь. Гриша хлопал мокрыми ресницами. Внутри его бурлила какая-то невероятная радость, смешанная с растерянностью. Стыд и гордость пустились в пляс! Сердце, душа, мокрый висок, мокрая щека, капли на подбородке, которые падали, и он инстинктивно раскрыл этим каплям свою ладонь.

Вождь долго не возвращался, его небольшая старческая фигура мелькала где-то у деревьев № 29, 33, 37. Потом другой тропой он вернулся к открытым дачным дверям, вошел и закрыл за собой дверь.

Утром Гришу позвал майор.

– Умойся! – сказал Овсянников.

– Не хочу, товарищ майор!

– Ходи так, только… – Майор не сказал, что “только”.

В штабе все сорок бойцов подходили к Грише Пересвету. Глядели на него. Улыбались – “счастливчик”. Двое, трое принюхивались: “Не мойся, Гриша!” Шестеро сказали: “Завидуем”. Бог больше не выходил в парк. Уехал в Москву. Умер.

* * *

В кафе “Пушкин”, как всегда, многолюдно, шумно, вкусно.

– Да, но это не кино! – сказал я.

– А что?

– Хорошая история. Почему ее не рассказывал там, в Лос-Анджелесе?

– Гриша был жив. Маркеса я не читал тогда, кино меня не особо интересовало.

– А сейчас?

– Сейчас я могу найти деньги… У меня есть и свои деньги…

– Но зачем?

– Что зачем?

– Зачем эта история сегодня? Кафе “Пушкин”, я, ты, они, мир, двадцать первый век, вон в телевизоре поет Леди Гага…

Алик Пересвет улыбнулся (как мне показалось, глупой улыбкой), выдул сигару и сказал:

– Все мы сегодня – ты, я, они, мир, двадцать первый век, эта Леди Гага – все мы прячемся под кустом № 13 и не хотим выползать, не хотим стать видимыми…

Я оглянулся на зал, посмотрел на Алика:

– Об этом твой фильм?

– Да, о кусте № 13.

Вот я и попался, Чанчур! Что я могу требовать от студентов, которым не кажутся интересными сюжеты о времени, когда мальчики, чтобы стать героями, сперва разбирали железнодорожные рельсы, а потом, размахивая красными пионерскими галстуками, спасали поезд от крушения, если сам я не хочу писать сценарий о том же времени, где Гриша Пересвет сидит под кустом № 13, а великий вождь орошает его “золотой росой”?