Чудо-пилюли - Павел Астахов

– Думать надо было, гражданин Осадчий, когда вы закон нарушали.

– Какой закон? – Вадим Сергеевич испуганно воззрился на меня.

Ну, да, по части законов тут я главный специалист…

– Уголовный кодекс Российской Федерации, статья сто пятьдесят девятая, да? – я обратилась к Таганцеву. Он неопределенно повел плечом, и я блеснула профессиональной эрудицией: – «Мошенничество, совершенное группой лиц по предварительному сговору, а равно с причинением значительного ущерба гражданину, наказывается штрафом в размере до трехсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до двух лет, либо обязательными работами на срок до четырехсот восьмидесяти часов, либо исправительными работами на срок до двух лет, либо принудительными работами на срок до пяти лет с ограничением свободы на срок до одного года или без такового, либо лишением свободы на срок до пяти лет с ограничением свободы на срок до одного года или без такового».

– Ого! – сестра посмотрела на меня с уважением и деловито уточнила: – А значительный ущерб гражданину или, скажем, гражданке – это сколько?

– Не менее десяти тысяч рублей.

– Ха! – сказала Натка и победно посмотрела на гражданина Осадчего: – Сидеть тебе, братец, не пересидеть!

– Да за что?! Блин, чего вы?! Какое мошенничество?! – красавчик вскочил, но под тяжелым взглядом старшего лейтенанта снова медленно опустился на стул и заныл: – Да я что… я ничего… что я сделал-то?

– Выдавал себя за другого человека, – прокурорским голосом сказал Таганцев.

– Серьезно? – Вадим Сергеевич неожиданно нездорово захихикал. – Да я все время выдаю себя за других людей! И даже иногда за животных! Вчера, не поверите, английским дворецким притворялся, а на Новый год, стыдно сказать, буду зайчиком и оленем! Докатился, ядрен батон… А ведь в выпускном спектакле школы-студии МХАТ Лаэрта играл!

Он выпрямился на стуле, уставился в пустоту и жарко заговорил, обращаясь к кому-то невидимому:

Официант, выступивший на веранду с подносом, попал аккурат на линию вытянутого указательного пальца артиста, принял сказанное на свой счет и обеспокоенно уточнил:

– Четыре черных кофе, не так?

Таганцев кивнул и подвинулся, позволяя расставить чашки на столе. Лаэрт Сергеевич Осадчий чутко пошевелил носом – кофе пах восхитительно – и договорил:

– Прекрасно, прекрасно! – Натка лениво ударила в ладоши. – Будете на зоне в театральной студии играть.

Красавчик, успевший взять чашку, расплескал свой кофе:

– За что?!

Таганцев лишь повел бровью. Я спросила:

– Вы нас не помните?

– Вас? – артист с неоправданной надеждой всмотрелся в мое лицо. – Ой… Вы не мама Анютки?

Я не успела ответить.

– Так это из-за нее, да? Из-за Анютки? – зачастил молодой человек. – Слушайте, я бы, конечно, не отказался жениться, но где гарантии, что это мой ребенок? Анютка, она же, вы сами знаете… хотя, может, и не знаете… короче, простите, если я вас расстрою, но ваша дочка не тургеневская барышня, она все врет вам. А этот ее ребенок…

– Молодой человек! – я повысила голос, обидевшись и за неведомую Анютку, и за ее обманутую мать. – Мы сейчас говорим не о потомках ваших, а о предках!

– А что с предками? – озадачился Вадим Сергеевич. – Я с мамой позавчера только по телефону говорил, вроде нормально все у них с батяней…

– Я про вашу бабушку!

– Покойную? – голос артиста опустился до зловещего шепота. – А с ней что?

Я шумно выдохнула и тоже схватила чашку. Доставлять вести из загробного мира – точно не мой профиль.

– Что, Анна Ивановна скоропостижно скончалась? – с живейшим интересом спросила Натка.

– А я говорил – там карбаматы, пропилены, – многозначительно пробормотал Таганцев.

Осадчий смотрел на нас как на опасных сумасшедших.

– Какая Анна Ивановна?

Таганцев выжидательно покосился на меня. Я выжидательно покосилась на Натку. Натка выжидательно покосилась на официанта, который как раз принес забытую сахарницу, и тот, выжидательно покосившись в пустоту, сдержанно поинтересовался:

– Еще чего-то желаете?

– Нет, – сказал Таганцев, и официант моментально испарился.

– Да, – возразила я. – Желаю во всем разобраться. Вадим, у вас есть бабушка по имени Анна Ивановна Соколова?

– Или, может, была? – тут же влезла Натка. – Поскольку, если она скончалась…

Повисла долгая театральная пауза. Потом Осадчий с невыразимой радостью вскричал:

– Ах Соколова! – и звучно щелкнул пальцами.

– Нам ничего не надо! – рявкнул Таганцев подскочившему официанту, и того опять унесло за порог.

– Я понял! Соколова! Вот в чем дело! – артист покивал самому себе и возвестил:

– Я не поняла, то есть кто-то все-таки умер? – морща лоб, уточнила Натка.

– Да не умер, его и не было никогда – это я про внука, – нормальным голосом сообщил артист, хлебнул свой кофе, поморщился, взял сахарницу и энергично потряс ее над чашкой.

Было видно, что он совершенно успокоился, в отличие от нас, смущенных и запутанных.

– Внук Вова – это просто роль, – размешивая сахар в чашке, с удовольствием объяснил Осадчий. – Довольно интересная, не лишенная драматизма, характерная. Он, этот Вова, такой, знаете… – он пошевелил пальцами свободной руки, как бы на ощупь подыскивая правильное слово. – Отчасти Митрофанушка, отчасти Хлестаков… Капризный, избалованный, ленивый, но жадный до красивой жизни… Неблагодарный, конечно, как он бабушку свою, а? – он снова приосанился и произнес с надрывом: – Она же только с виду молодая, а по сути – обычная старая грымза! А я хочу, чтобы у меня была нормальная бабка, как у всех!

Мы с Наткой узнали незабываемый монолог внука Вовы, услышанный на ступенях столовой в «Сосенках», и переглянулись.

А Таганцев с силой потер лицо и сказал: