Чудо-пилюли - Павел Астахов

– Это точно, хотя сколько нам того века осталось…

– Побольше оптимизма, – попросила я.

– Угу.

– Кто как, а ты у нас красотка и замуж выходишь.

– Ага.

– И вообще, скоро Новый год…

– О, точно! Распродажи! – Натка воодушевилась. – А пойдем на шопинг, мне нужно много нового красивого белья, а тебе не помешало бы освежить гардероб. Может, ту дивную фуксию еще не купили…

Я протянула руку и отключила связь. Спасибо, не хочу снова наступать на грабли.

Очень трудно – почти невозможно – поймать новогоднее настроение в одиночку.

Было воскресенье. Сашка проводила его с подругами, Натка – с Сенькой и Костей, Машка с семьей, а я осталась совершенно одна.

Обычно я рада возможности немного побыть наедине с собой, в тишине и покое, но предновогоднее одиночество отчетливо горчит, как подпорченная мандаринка. Дома мне не сиделось, и я пошла гулять, надеясь, что принарядившаяся к празднику Москва поделится со мной новогодним настроением.

Я полюбовалась витринами магазинов на Никольской и ЦУМом в эффектных красных бантах, зашла взглянуть на роскошную елку в «Детском мире» на Лубянке, съела мороженое в ГУМе и поглазела на веселых счастливых людей, снующих по катку на Красной площади.

В прошлом году мы были здесь с Говоровым. Никита, как оказалось, прекрасно катается – он летал по льду, счастливый как мальчишка. Только когда стало очевидно, что мой стиль катания идеально определяет выражение «корова на льду», он прекратил носиться, как стриж, и до конца сеанса скользил со мной рядом, то поддерживая-подхватывая, то поднимая. Было весело, хотя я набила себе синяков…

– Ой, простите!

Ну вот! Корова и есть – засмотрелась на лед и в кого-то врезалась!

– Извините, пожалуйста, я… Лена?

Боже мой, это был Говоров!

– Ой, привет! Ты тоже здесь? А почему не катаешься? – я задала вопрос и тут же пожалела об этом.

Сейчас Никита скажет, что ждет свою новую подругу, и мне станет мучительно больно. Потом появится эта самая подруга, непременно молодая, красивая, веселая, и Никита нас как ни в чем не бывало познакомит, представит меня: «Это Лена Кузнецова, мы коллеги по работе, она судья». А красивая веселая подруга приветливо улыбнется мне и не станет закатывать сцену ему. Потому что она, в отличие от меня, не ревнивая дура и прекрасно понимает, какое сокровище ей досталось. А потом Говоров снова извинится передо мной, они возьмутся за руки и пойдут на каток, где будут летать по сверкающему льду парой, как два прекрасных лебедя, а не как легкий стриж и хромая корова…

– А ты? – перебил мои мысли Никита.

– А что я?

Да, что я? У меня нет прекрасной пары, которую можно ждать у катка, улыбаясь в предвкушении встречи и не замечая мороза, потому что шерстяной свитер с оленями очень теплый, и смешная шапочка с помпоном тоже…

В распахнутом пуховике, красном свитере с бегущими оленями и этой шапочке Говоров выглядел сущим мальчишкой, даже несмотря на бороду. Борода у него отросла аккуратная, короткая, красивого каштанового цвета – коричневая с рыжиной. С этой бородой и в свитере с оленями Говоров походил на молодого Деда Мороза. Хотя разве бывает молодой Дед Мороз? Почему нет, в сказке все возможно, там даже Баба-яга в любой момент по собственному желанию оборачивается юной красоткой.

А свитер-то не фабричный, ручной вязки, у одного оленя копытце кривое – там мастерица изнаночные и лицевые петли перепутала. Кто же это Никите свитер связал? Я только шарфик смастерила, да и тот он поносить не успел. Видно, его новая подруга не только умница-красавица, но и рукодельница…

– Дурацкий свитер, да? – смущенно улыбающийся Говоров застегнул пуховик. – Это мне Мила подарила, помнишь ее?

О да! Милу я помнила, хотя очень хотела бы забыть. Это к ней, оказавшейся родственницей Никиты, я, идиотка, приревновала своего жениха…

Вспоминать об этом было мучительно. Я попятилась, отвернулась от Говорова и неловко пробормотала:

– Да, да, конечно, ты извини, но мне пора… – И заспешила прочь, торопясь убраться подальше до появления той подруги, которая красавица, умница и мастерица.

Я бежала, не разбирая дороги, как карусельные лошадки, которые на радость гуляющим кружили в прошлом году на новогодней ярмарке, – в этом из-за гадкого вируса на Красной площади работал только каток. И тоже, видно, двигалась по кругу, потому что через некоторое время снова оказалась на Никольской.

Я остановилась и подняла голову: сверху все пространство между двумя сплошными рядами зданий заполняли лампочки богатых гирлянд. Темное бархатное небо было расшито огнями так густо, что в их сиянии тонули стены домов, камни мостовой и все мои глупые печали.

Не опуская взгляда, я медленно пошла вперед. Бесчисленные огни над моей головой дрогнули, поплыли, смазались в светящие полосы, как будто начался невероятный, феерический метеоритный дождь.

Этому фокусу меня научил, кстати, Говоров. Всего лишь год назад мы шли с ним, крепко держась за руки, по Никольской, таращась вверх, на мириады летящих и не падающих звезд, и Никита уверял меня, что я могу загадать сколько угодно желаний – они все сбудутся, он об этом позаботится…

Я шла, запрокинув голову, и слезы в глазах размывали хвостатые электрические звезды в сияющие полосы шириной с Млечный Путь. Интересно, если я сейчас загадаю желания, хоть одно из них сбудется?

– Ох, простите!

Ну вот, я опять на кого-то налетела!

– Я очень извиняюсь, не ушиб вас? – кто-то поддержал меня, не дав упасть.

Я опустила голову, сморгнула слезы и возмутилась:

– Говоров! У тебя совесть есть?

– Эй! Это моя новогодняя традиция! – Никита отпустил меня и взмахнул руками, нагло присваивая себе всю Никольскую в праздничном убранстве.

– Бери себе ту половину улицы, а эта будет моя, – предложила я.

– Я не хочу половину! Хочу всю! От края до края!

– Не хватит половины звезд? Кажется, у тебя слишком много желаний!

– Ты даже не представляешь, сколько. – Говоров придвинулся и снова обхватил меня, хотя я вовсе не падала. – Есть предложение: пройдем под звездами вместе.

– Всю-всю Никольскую?

– От края и до края!

«А как же твоя новая подруга?» – хотела спросить я. Она ведь будет ждать у катка, искательно озираться, мерзнуть, теряя уверенность в себе, такой прекрасной и замечательной, молодой и красивой…

Но Говоров уже развернулся, крепко сжал мою руку, потянул – и мы пошли, а звезды над нами поплыли.