Без поводыря - Андрей Дай

Но чтобы наместником стал Наследник Престола! Это слишком! Могу себе представить, что, впечатленный моими успехами по индустриализации отдельно взятого региона, Никса возжелал лично в этом участвовать. И даже мог заявиться с этой просьбой к отцу… Но что, едрешкин корень, заставило царя подписаться на эту авантюру?! Это же не просто событие для одной из колоний империи. Это жест. Причем политический! Отправить старшего сына, наследника, на окраину означает практически убрать того с политической сцены. Не сомневаюсь, что очень многие воспримут это как явный признак ссоры между отцом и сыном. Как опалу, ссылку для цесаревича. Однако, совершенно достоверно зная, как именно относятся Александр Николаевич с Марией Александровной к своему первенцу, фантазии не хватает, чтобы изобрести повод для такого наказания.

Вполне может существовать и иной вариант. Четвертого, самого младшего, сына императора Николая Первого на Кавказ ведь не ссылали. Надо было, чтобы в этом важном для державы, но таком неспокойном регионе у руля стоял совершеннейше свой, абсолютно преданный и не склонный к чрезмерной корысти человек. Например – самый младший, любимый братик…

Ну так братику в 1862 году, когда его наместником Кавказа назначили, было тридцать два года, и он уже несколько лет как носил звание генерала от артиллерии. С 1864 года – главнокомандующий русской действующей армией. Именно под его началом окончательно разбит и пленен приснопамятный Шамиль… А у Никсы? Двадцать три и генерал-майор свиты. Да и никаких повстанцев в наших краях не наблюдается, чтобы появилась необходимость принимать оперативные решения.

Я мог понять и принять, зачем молодой цесаревич стремится в Сибирь. В стране проводятся реформы, которые, по большому счету, приведут к реальным переменам в жизни только через несколько лет. Быть может, и десятков лет. А здесь, у меня, изменения наглядны. Строятся заводы, прокладываются новые торговые маршруты. Немного южнее завоевываются огромные пространства. Где, как не в этаком-то кипящем котле, учиться высокому искусству управления огромным государством? Где еще молодой амбициозный политик мог бы применить свою энергию? Где отыщутся соратники и отсеются пустые, никчемные прихлебатели? Уж не в искушенной, пресыщенной благами столице – точно.

Если же задуматься о пользе такого наместника для моего края, даже дух захватывало. Одно его присутствие в любом из западносибирских городов способно так подтолкнуть процесс переселения, что никакая железная дорога и рядом по эффекту не лежала. Никса – плакат. Лубочная картинка для молодых дворян, ищущих места в бюрократическом аппарате страны. Если уж сам цесаревич не побоялся отправиться сюда служить державе, то остальным – сам Бог велел. А следом потянутся и простые земледельцы, и купцы, и промышленники, и банкиры со свободными капиталами.

Добавить сюда хоть немного, самую малость – приложение сил самого наследника, – и все наше болото взорвется. И если еще и вовремя направить энергию этого взрыва в нужную сторону…

Ах как же мне хотелось внимательно изучить царский рескрипт собственными глазами. Узнать наконец, на какие именно территории будет распространяться власть Николая. Какими он наделен правами и какими именно обременен обязанностями. И сколько государь дал сыну денег. Ведь не отправил же он любимчика совсем без поддержки… Но больше всего, конечно, хотелось понять. Вычислить – какими именно резонами руководствовался царь, позволив Никсе уехать из Санкт-Петербурга.

Сколков абсолютно прав. Если уж цесаревич решил, что править огромной территорией ему удобнее всего будет из Томска, то и встретить его необходимо подобающе. Хотя бы из уважения к отваге. Или как символ грядущих преобразований. И очень, чрезвычайно жаль, что я просто физически не в состоянии заняться этим вопросом.

Новый губернатор, Родзянко, потерялся где-то между перегонами четырехтысячеверстного тракта. И о сроках его прибытия не было ничего достоверно известно. Но даже случись чудо и сумел бы он опередить кортеж великого князя – боюсь, это ничего не изменило бы. Времени оставалось все меньше, а никому не известный, ничего в местных реалиях не ведающий чиновник и сделать бы ничего путного не смог.

Оставался отсиживающийся на дачах в пригороде губернской столицы Павлуша Фризель. И если царский порученец сможет укротить идиотизм майора Катанского, все мой бывший незаменимый заместитель оформит в лучшем виде.

Сколков не подкачал. Это мне на следующий же день Миша Карбышев сообщил. Теперь, после того как приезжему генералу удалось прорваться через «шлагбаум» доктора Маткевича, ко мне смогли приходить и другие посетители. А секретарь так и вообще заявился с самого утра. Он ведь, пока я по губернии катался, в усадьбе жил. Так что бросить все дела и тащиться через полгорода ему не требовалось.

В общем, как выяснилось, царский порученец воспользовался моим советом и поговорил все же с отставным жандармским поручиком. В талантах Карбышева докладывать все четко и по существу я не сомневался, так что уже через час Иван Григорьевич отправился на городскую станцию телеграфа, где и засел, пока не получил от государя практически карт-бланш на любые действия в Томске. Больше того! Генерал-адъютанту было обещано, что подчиненные господина Мезенцева больше не станут беспокоить ни вдруг оказавшегося незаменимым специалистом статского советника Фризеля, ни кого-то еще из весьма обширного списка подозреваемых в сепаратизме сибиряков.

Уже ночью Сколков вызвал к себе в номер гостиницы майора Катанского и, применив все очарование русского военно-командного языка, объяснил ошибочность излишней ретивости жандарма. Голос у боевого генерала был весьма… гм… зычным, а некоторые словосочетания оказались настолько, скажем так, неожиданными, что основное содержание разговора двух офицеров уже на следующий день стало достоянием общественности. А еще через сутки базарные кумушки уверяли, будто бы жандармский майор уже пакует вещички, чтобы отправиться продолжать опасную и трудную службу в какие-то неведомые дали. Направление движения Сколков указал совершенно точно, но конечной точки так и не назвал. Впрочем, народная фантазия на основе опыта общения с высоким начальством справилась и с этой непростой задачей. Временно исполняющего обязанности начальника губернского жандармского управления в городе никто не любил, но впечатление от мгновенного решения судьбы этого хорошо известного человека вызвало у обывателей даже некоторую жалость к потерпевшему. Ну или, во всяком случае, его судьбе уж точно никто не завидовал.

После обеда, когда Миша как раз читал мне газеты, Павла Ивановича Фризеля навестил десяток столичных кавалеристов со штабс-капитаном во главе, который тактично, почти натурально смущаясь, если в речи проскальзывали неприличные слова, предложил председателю губернского правления немедленно вернуться к месту службы. Павлуша, который поначалу решил, что незнакомые всадники явились, дабы препроводить его в неуютную тюрьму, немедленно приободрился, сменил атласный халат на мундир и отправился прямиком в мою усадьбу. В некую абстрактную высшую справедливость опытный чиновник давно уже не верил. Как и в то, что какой-то неведомый явившийся аж из самого Санкт-Петербурга благодетель вот так, просто, с бухты-барахты решит все его проблемы. Потому – рассудил, что без моего участия тут точно не обошлось, а посему он просто обязан навестить раненого покровителя, дабы выразить свою благодарность.