Венец карьеры пахана - Евгений Сухов

Вот оно что получается! Захлопнув портсигар, Никита положил его в карман штормовки.

Засыпав останки, Зиновьев отошел от этого места метров на пятьдесят и вырыл яму. После чего, аккуратно уложив в нее алмазы, он пошел за следующей партией.

На перепрятывание алмазов ушло почти полдня. Освободился Никита уже после того, как сгустились сумерки. А лес, еще какой-то час назад такой располагающий и приветливый, сделался настороженным и чутким. И все-таки главное было сделано. Теперь никто, кроме него, не знает о том, где находятся алмазы. Никита широко улыбнулся. Да уж, было чему радоваться. «Нива» стояла на прежнем месте. А куда ей, собственно, деться? Здешние места глуховатые, нелюдимые, да и болотистые, так что нагрянуть сюда может разве что какой-нибудь чудак. Но и такое бывает, ведь разворошил же кто-то всю землянку!

Никита повернул ключ стартера. Двигатель завелся мгновенно и мягко, почти нежно заурчал. Что-то родное было в его интонациях, словно он жаловался на долгое одиночество.

С собой Никита прихватил несколько камушков. Броских, величиной с ноготь. Сверкающая сила камней была необыкновенно притягательна, и он трижды надолго останавливал машину, чтобы полюбоваться их совершенством.

«Будет теперь о чем поговорить с дедулей», — усмехнулся Никита, выруливая на городские улицы.

Поначалу Зиновьев хотел вернуться домой и в одиночестве осмыслить случившееся. Но потом, повинуясь какому-то импульсу, повернул к дому старика. Всю жизнь он доверял своим неожиданным порывам, называя их не иначе как инстинктами. И если желание захлестывало его с головой, то он никогда ему не противился. Нечто подробное произошло и сейчас.

Подъезжая к подъезду, он увидел милицейский «УАЗ» и карету «Скорой помощи». Нехорошее предчувствие зародилось где-то под ложечкой и застыло в горле неприятным комом. Выбравшись из машины, Зиновьев заторопился в подъезд деда. У подъезда стоял лейтенант милиции, и когда Никита, сделав независимое лицо, хотел было прошмыгнуть мимо, тот сделал шаг вперед и уверенно преградил ему дорогу.

— Молодой человек, вы к кому направляетесь?

— К деду. В этом подъезде у меня дед живет.

Лейтенант внимательно посмотрел на Никиту и сдержанно поинтересовался:

— Уж не в шестнадцатой ли квартире?

Никиту охватило тревожное чувство.

— Верно, именно в ней.

Бережно подхватив его под локоток, лейтенант предложил:

— Давайте пройдемся.

— Что-нибудь случилось?

— Я вам сейчас все объясню, — повел лейтенант Никиту по лестнице на второй этаж.

Дверь в квартиру была открыта. К таким вещам, как запоры, дед всегда относился очень обстоятельно, значит, можно было сделать вывод, что произошло нечто очень серьезное. Из коридора раздавался приглушенный разговор, обычно так разговаривают, когда приходит беда.

Едва ступив за порог, Зиновьев увидел лежащий на полу прихожей обгорелый труп. Невредимыми оказались только штаны. Судя по одежде и по фигуре, это был дед.

Никита сглотнул горькую слюну. Только теперь он понимал, что о многом они с дедом не переговорили. Сунув руку в карман, Зиновьев попытался отыскать пачку с сигаретами, и пальцы натолкнулись на прохладную поверхность портсигара. Вот и еще один вопрос, который вряд ли теперь удастся прояснить. Зиновьев никогда не думал, что кончина деда может произойти так внезапно. Порой ему даже казалось, что дед и вовсе бессмертный, он запросто способен переползать из одного столетия в другое.

Ан нет, не суждено!

— Это ваш дед? — услышал Зиновьев рядом сочувствующий голос.

Никита повернулся.

— Да.

Перед ним был майор Журавлев. Ощущение было таковым, будто они и не расставались вовсе.

— Примите мои соболезнования.

Никита не знал, что в таких случаях следовало говорить, лишь только пожал плечами.

— Взгляните, пожалуйста, на его лицо. — Майор, видимо, из сочувствия опять перешел с Никитой на «вы».

Один из оперативников, осторожно взяв труп за плечи, повернул его на спину. Вместо лица Никита увидел обожженную маску.

— О боже! — невольно вырвалось у него.

— Вы узнаете своего деда?

Никита сглотнул ком. Вместо лица обожженная маска, но мясистый нос и заостренные скулы свидетельствовали о том, что это был его дед.

— Это он.

— Что-то наши встречи происходят не в самые радостные минуты. Сначала ваш друг, а потом вот дед…

— Да, — глухо согласился Никита.

Следовало бы отвести взгляд от мертвого лица, но у Никиты не получалось.

— Видите, как оно выходит, — продолжал опер. И опять получилось нечто вроде сочувствия. Уж от кого Никита не ожидал сострадания, так это от майора милиции. — А вы не думаете о том, что это некоторое предостережение судьбы лично вам и в следующий раз камушек упадет уже на вашу голову?

Зиновьев нашел в себе силы отвернуться и уверенно обронил:

— Нет.

— Понятно. Может, у вас все-таки есть что сказать мне?

Никита отрицательно покачал головой.

— Со мной все в порядке. Что случилось с дедом?

— Выясняем. Позвонила соседка, сказала, что дверь открыта. А перед этим она слышала в комнате голоса. Признаюсь, что здесь мне не все нравится. Хотя внешне очень напоминает несчастный случай, взрыв бытового газа. Но мне кажется, что это не так. Имеются во всем этом некоторые моменты, о которых пока не хочется распространяться. Ваш дед был доверчивым человеком?

— Скорее всего, нет.

— Тем более странно. Следовательно, человек, которого он впустил в квартиру, был ему очень хорошо знаком. А вы давно с ним не виделись?

— Я с дедом встречался вчера вечером.

— И о чем вы разговаривали?

Рука Никиты скользнула в карман, пальцы нащупали три камушка. Он уже обратил внимание на некоторую характерную особенность алмаза — тот никогда не нагревался. Сколько его ни держи в ладони — камень оставался холодным, недосягаемым, гордым. Даже без бриллиантовой огранки он был королем всех камней.

— Да, та-ак, — неопределенно проговорил Никита. — О разном. Нам всегда было о чем поговорить.

— И все-таки? — настаивал Журавлев.

— В последнее время дед немного хандрил. Жаловался на жизнь. Я, как мог, старался его успокаивать, помогал ему.

— Давно он живет один?

— С того самого времени, как умерла бабка.

— И как давно она умерла?

— Лет пять уже будет.

— Достаточный срок.

— Да. Но дед все равно не мог привыкнуть к одиночеству.