Жребий вечности - Богдан Сушинский

– Понял, сэр.

– Поэтому Скорцени пока не трогать. Он нам нужен. Наша разведка и контрразведка получат от меня соответствующие указания.

– Что весьма мудро. Простите, – тотчас же уточнил полковник, – речь идет о высшей государственной мудрости.

– Хвалите, я к этому привык, – со свойственным ему мрачным юмором простил О’Коннела премьер. – Но не забудьте сделать так, чтобы это мое мнение каким-то очень деликатным образом и в очень подходящей ситуации дошло до ушей самого штурмбаннфюрера СС Отто Скорцени. Возможно, через все того же «бедного, вечно молящегося монаха Тото». Но с предельной деликатностью. Чтобы Скорцени смог проследить, кто именно вышел на «монаха Тото», не ставя под подозрение молитвенные страсти самого нашего монаха-капитана. Что же касается мотивов нашего с вами благородного заступничества, то Скорцени, надеюсь, поймет их без излишних толкований.

«А вот и начался торг за письма, – уловил его мысль О’Коннел. – Гарантия в виде жизни – за ничтожные копии. А возможно, в будущем, и оригиналы. Начало солидное».

– Для Грегори это будет несложно.

– В эти дни он в Риме?

Полковник немного поколебался, не зная, как бы поточнее ответить Черчиллю, и вообще, стоит ли посвящать его в подробности операции.

– Скажем, в районе Рима.

– Было бы неплохо, если бы Скорцени понял, что мы, то есть, прежде всего, английская разведка, тоже очень заинтересованы в том, чтобы оригиналы писем оказались именно у него, а не у кого бы то ни было другого. Только у него. Почему бы не подбросить ему дополнительный стимул?

Полковник был поражен. Такого хода он от Черчилля не ждал. Но идея, в общем-то, была гениальной в своей простоте.

– Иначе говоря, мы должны поручить эту весьма деликатную операцию самому… первому диверсанту рейха? – полковник и выговаривал-то эти слова с каким-то странным напряжением, словно опасался, что Черчилль вдруг возьмет и заявит, что он его попросту разыграл.

– А что в этом нашем, – великодушно сделал премьер ударение на слове «нашем»– решении неестественного? Да, мы предложим заняться похищением оригиналов эпистолярии дуче тому, кто уже держал эти письма в своих руках, кто уже обладает их копиями и кто продемонстрировал свое умение не впадать в дешевую пропагандистскую обличительность. Так пусть же старается. Это ведь и в его личных интересах.

– Логично. С вашего разрешения, сэр, я сегодня же приступаю к разработке операции по выходу на контакт со Скорцени.

– Не стану вас больше задерживать.

Совещание у Гиммлера было назначено на двадцать ноль-ноль, и это сразу же насторожило Скорцени: обычно рейхсфюрер так поздно встреч со своими подчиненными не назначал. Однако все стало понятно, когда, войдя в кабинет вождя СС, обер-диверсант рейха увидел там руководителя РСХА Кальтенбруннера; технического директора Пенемюнденского центра и ракетного центра «Дора» доктора Вернера Брауна; «румынского немца», доктора Германа Оберта[28] и какого-то подполковника, которого Браун представил как Оскара Альбертса – технического консультанта будущей операции и офицера по связям ракетных центров с возглавляемым Скорцени отделом диверсий Главного управления имперской безопасности.

– Господа, – сразу же открыл совещание Гиммлер, – я собрал здесь только тех, кто непосредственно будет руководить подготовкой сверхсекретной операции, получившей кодовое название, – он вопросительно взглянул на Кальтенбруннера, явно выдавая в нем автора этого наименования, – «Эльстер»[29].

Сказав это, Гиммлер налег грудью и локтями на стол и, опустив голову так, что заостренный подбородок его едва не касался темно-вишневой поверхности стола, впал во многозначительную паузу, словно в реанимационную кому.

Скорцени давно заметил эту привычку рейхсфюрера СС: прежде чем сообщить что-то важное или, наоборот, придать особую важность какому-либо обыденному, вполне рабочему заданию, он всегда вот так вот припадал подбородком к столу и в такой «позе спринтера в ожидании старта» выдерживал свои умопомрачительные паузы.

– Фюрер лично будет осуществлять контроль над этой важнейшей в ходе нынешней войны операцией, в ходе которой решено нанести ракетный удар по Соединенным Штатам. Впервые, напоминаю, по Соединенным Штатам. Как вы понимаете, таких ракет у нас мало; собственно, к полету через Атлантику у нас готов только один такой снаряд. Я прав, господин Браун?

– Да, пока что один, но мы с профессором Обертом, – скороговоркой начал обрисовывать он техническую основу операции, – уже провели все необходимые расчеты и готовы…

Однако Гиммлер холодно прервал его:

– Подробности, доктор Браун, потом. Обращаю особое внимание на два исключительно важных момента этой операции. Первый: она должна соединять в себе секретный и публичный аспекты. Публичность будет заключаться в том, что фюрер намерен выдвинуть ультимативное требование к президенту США Рузвельту: прекратить сначала налеты американской авиации на города Германии, а затем и само участие США в войне на стороне Англии и России. По истечении срока ультиматума фюрер лично назовет конкретную цель в Нью-Йорке, по которой будет нанесен удар новой, сверхмощной ракетой, подобной которой ни у американцев, ни у англичан нет. Он даже укажет день и, с точностью до нескольких минут, время нанесения этого удара. Мы в состоянии определить это время, скажем, хотя бы с точностью до десяти минут, профессор Оберт? Насколько мне известно, это вы занимались расчетными данными.

– Даже в пределах пяти минут. Если только погодные условия и агенты наведения ракеты…

– Руководство рейха, – безжалостно прервал Гиммлер и этого ракетчика, – не приемлет никаких оговорок. Для того мы сейчас и собрались здесь, чтобы отработать все основные детали операции.

– Простите, рейхсфюрер, – побагровел от волнения Герман Оберт.

Ему уже не раз напоминали о судьбе его коллеги, конструктора ракетного двигателя Рудольфа Небеля, которого, невзирая на его талант, личный вклад в разработку оружия возмездия и все прочие заслуги, загнали в концлагерь. Туда вскоре отправили и его жену.