No Woman No Cry. Моя жизнь с Бобом Марли - Хэтти Джонс

— Вы уж извините, подруги, вы можете продолжать, но я думаю завязать со всем этим и оставить его одного.

Потому что между турами у Марсии была ее карьера, и у Джуди была своя, а моя жизнь была привязана к Бобу, и я чувствовала себя неудовлетворенной, а то и попросту использованной. Когда я сказала ему, что мне необходимо сделать что-то для себя, он сразу меня поддержал — я знаю, ему было меня жалко, и он понимал, что я чувствую и о чем думаю, — Боб был со мной честен. Он даже написал для меня песню, «Play Play Play». Он понимал меня еще и потому, что всегда имел свои представления о том, кем хотел меня видеть. Если я жаловалась на то, что он заводит детей на стороне, он говорил:

— Но ты же не можешь родить всех детей, которых мне хочется иметь. Я не желаю, чтобы ты беременела каждый год, это слишком большая нагрузка на твое тело. — Это был один из его постоянных доводов, что он снимает «нагрузку» с моего тела.

— Ты ведь хочешь работать, я знаю, — говорил он. — Ты хочешь петь.

Но когда у меня появилась возможность работать соло, его понимание куда-то испарилось: он хотел все держать в своих руках. Возможность записываться возникла только в конце 70-х благодаря предложению французской компании «Hansa Music». Если «I-Three» разогревали публику перед «The Wailers», каждая из нас по очереди солировала. Боб делал заявления и привлекал внимание заморской прессы, поэтому однажды люди из «Hansa» пришли на наш концерт во Франции и сказали:

— Рита, ты могла бы сделать сольную карьеру, у тебя прекрасный голос и твои альбомы будут хорошо расходиться, давай прощупаем почву.

Они думали, что во мне нашли что-то значительное. Франк Липсик, глава компании, и Катрин Петровски, их PR-менеджер, приехали на Ямайку познакомиться со мной. Франк Липсик был в восторге — он начал звонить мне каждый день и говорил:

— Мы за тобой приедем, мы хотим привезти тебя в Париж!

Они собирались делать что-то грандиозное, и, естественно, мне тоже было интересно. К тому же я понимала, что для меня важно попробовать сделать что-то самостоятельно.

Однако Боб заявил:

— Нет, это все не нужно.

— Но это мое! — возразила я.

— Если хочешь что-то сделать, пусть это будет семейным делом, — настаивал он. — Зачем нам надо, чтобы белые украли наш бизнес? Оставь все в семье! Почему ты так поступаешь? Бросаешь меня одного, когда мы пытаемся создать собственное направление? Может, подождешь немного? Дай мне разделаться с моими заботами, и я займусь тобой.

Но я сказала:

— Твои заботы — это твои заботы, а я чувствую, что зарываю свой талант в землю.

И несмотря на его неодобрение, я согласилась сделать альбом для этой компании и начала посылать им кассеты по мере того, как мы продвигались с записью альбома. Что до Боба, я знала, что он выйдет из себя, но в то же время — хей-хей-хей — я могу петь!

Когда Боб узнал о контракте, то был рад за меня, но все еще противился:

— Мне это не нравится.

А я говорю:

— Смотри, вот мой чек! Это плата за альбом! Так что у меня теперь есть обязанности.

Мне дали пять тысяч долларов аванса, в то время большие деньги. Я отправилась в Париж для интервью, потом они прислали фотографов в Кларендон для фотосессии. Они хорошо знали свое дело и взялись за меня как следует. В какой-то момент меня послали в Швецию, на радио и ТВ, потому что альбом должны были скоро издать в этой стране. И в аэропорту меня встречал мой отец! Папа прослышал, что я приезжаю, и ждал меня. Так много лет прошло, и вот он передо мной — я не могла поверить! Мы обнялись, и он сводил меня во всякие разные места, мы фотографировались, а на следующий день наша история была в газете: «Потерянный отец найден в Швеции». Со времени моих побегов в Бруклин к нему и мисс Альме мы с папой увиделись в первый раз. Я провела с ним четыре или пять дней, и мы были счастливы видеть друг друга. Я любила папу, и было тяжело после долгой разлуки и встречи снова покидать его. В следующий раз я увидела его только на похоронах Боба.

Альбом, который я делала для «Hansa Music», должен был называться «Who Knows It Feels It», и их люди приехали для завершающих сессий. Мы сделали одну фотосъемку и на следующий день должны были поехать за город для еще одной фотосессии, когда появился Боб и погнался за журналисткой. Думаю, он слегка сошел с ума от ревности в тот момент. Он начал кричать на нее:

— Проваливайте отсюда и оставьте ее в покое! Я сам заключу с ней контракт! Я сам буду ее продвигать! Вы ее просто используете, хотите ее украсть…

Катрин Петровски, приятная молодая женщина, плакала как ребенок. Она говорила:

— Нет, Боб, дело не в этом, Рита тоже личность, у нее есть талант, и она может быть тем, кем она хочет быть.

Мне было ужасно жалко эту белую девушку. Но Боб выгнал ее, повторяя:

— Оставьте мою жену в покое. Оставьте ее в покое!

Ощущения были ужасные, ярость и стыд смешались в моем сердце. Но мы собирались вот-вот уехать в турне, и в тот момент я не могла ничего исправить.

Боб знал, конечно, что я этого так не оставлю. И к счастью, Катрин Петровски меня не бросила. В Европе она появлялась на каждом концерте, вежливая, но решительная, чтобы записывать мои интервью для альбома. Вместо того чтобы сражаться с Бобом, мы терпеливо объясняли, что у меня все получается и что все договоренности остаются в силе. Наконец однажды ночью в Брюсселе мы его домучили. Он посмотрел на Катрин, глаза в глаза, и признал:

— «Hansa» — это шанс для Риты!

Так что все-таки я стала с ними работать. К сожалению, когда Боб заболел, я была на очередной PR-акции для альбома и прямо оттуда поехала в госпиталь. И его мать сказала:

— Что это ты взялась за свою карьеру ни с того ни с сего, когда ему это меньше всего нужно?

Я пыталась ей объяснить, что от меня уже ничего не зависит, что все было запущено в движение много раньше, когда он был еще здоров. Но в конце концов, хотя я не хотела снова бросать начатое, я чувствовала, что должна это сделать. Здоровье Боба всегда имело для меня главное значение. Думаю, можно воспринять это как иронию судьбы, но мне просто грустно, что эти моменты совпали, что Боб оставил меня как раз тогда, когда я должна была стать самостоятельной исполнительницей, а не просто бэк-вока листкой. Но прежде, чем этот момент настал, произошло еще очень многое…

Осенью 1976 года, ввиду намеченных выборов, уровень преступности на Ямайке был высоким, напряженность росла, и правительство не могло поддерживать стабильность в некоторых районах Кингстона. Мы были независимой страной с 1962 года, и черные наконец получили право голосовать, но многие бедняки на Ямайке по-прежнему терпели лишения, не только в гетто вроде Тренчтауна, но и в сельских районах наподобие Сент-Энн. Обе ведущие политические партии, Ямайская трудовая партия (ЯТП) и Народная национальная партия (ННП), продолжали давать обещания, которые не могли выполнить, и не переставали использовать бандитов в своих целях. Когда наступило время политики, партийные боссы раздали оружие и велели: «Идите убейте оппозицию». Но после выборов они не смогли забрать это оружие назад, потому что бандиты уже вошли во вкус. Так что повсюду были уличные громилы, опьяненные властью, которую давало им оружие, и война продолжалась уже сама по себе.