Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев

и мало, но такого откровенного, «бесстыдного» и спокойного созерцания, такой музыки «целомудренных» божественных прикосновений, такой доверчивой открытости с ее стороны и уважительной сдержанности с моей – не было!

Конечно, женщина излучает, конечно, излучаем и мы, мужчины, и внешняя, медицинская физиология – нечто не такое уж и сложное в сравнении с тем, что происходит энергетически. «Не верь глазам своим…»

Да ведь и на самом деле: разве может не быть красивым, чудесным то, что так привлекает нас, от чего испытываем мы такую радость и с чем связано появление каждого существа на свет Божий? Только вдолбленные с детства предвзятости, страхи мутят наше восприятие, закрывают пеленой глаза, искажают представление о реальном мире. «Не верь глазам своим – они видят только преграды»? Потому и преграды видят, что мы сами их создаем!

Вот тут и вспомнилось мне еще одно незначительное, как будто бы, событие, которое произошло незадолго до моего приезда сюда, в Коктебель.

…На окраине многомиллионного города, в одном из лесопарков столицы есть обширная поляна, поросшая редкими молодыми березками и довольно высокой травой, которую не скашивают – почему и можно в выходной день приехать сюда и позагорать, если погода позволяет.

Вот я и приехал как-то в выходной день по своему обыкновению на велосипеде и стал искать свободное местечко на поляне, а когда нашел и расположился, то шагах в двадцати увидел…

Понимаю, что не каждый воспримет это так, как воспринял я, да вскоре я в этом и убедился, однако очень хорошо помню свое первое впечатление.

Три женщины расположились шагах в двадцати от того места, где я решил позагорать вместе со своим велосипедом. Две молоденьких – едва за двадцать, – а одна постарше, лет тридцати пяти. Я близорук, а был без очков, потому и не разглядел подробности сразу, но тотчас почувствовал – очень хорошо помню! – что нечто светлое и доброе, прямо-таки исходит от них. Одна, которая постарше, лежала, подстелив что-то на траву, две – молоденькие – стояли рядом, улыбаясь, и что-то говорили друг другу.

Но почему же, почему меня так привлекло то, что я видел? Повторяю: деталей поначалу не разглядел, тем более, что молоденькие березки своей жиденькой майской зеленью слегка прикрывали их… Но что-то, пока еще подсознательное и – повторяю! – светлое, доброе излучалось от них. Да, день был погожий, теплый. Да, сразу три молодых женщины, которые даже без очков показались мне симпатичными… Кстати и много других людей мирно соседствовали на обширной зеленой поляне, в том числе молодые женщины тоже… Однако именно три эти фигурки как-то особенно излучали!

Но тут, опять же пока еще не разглядев явно и в деталях, почувствовал я, что еще одна небольшая группка из трех человек – молодой мужчина, женщина, вероятно, его жена и девочка лет восьми, – которая тоже расположилась недалеко от меня, шагах в пятнадцати, но так, что от трех женщин она тоже была шагах в двадцати, – тоже каким-то образом реагирует на женское трио. И еще одна небольшая группка, тоже невдалеке, почти совсем скрытая от меня березками, тоже реагирует на них же. Что же такое в этих девушках все-таки?

Я нацепил очки и разглядел.

Три девушки были без того обязательного предмета одежды, которому даже нет достойного названия на русском языке и для обозначения которого мы пользуемся немецким на редкость неблагозвучным словом, которое и в переводе-то обозначает весьма неуклюжее и грубое словосочетание. Бюстгальтер: «держатель (или подниматель) бюста», то есть груди. Или – тоже не самое благозвучное – лифчик (очевидно, от английского глагола lift – поднимать)… Так вот все три были без этих предметов одежды, хотя и в трусиках. И у все троих груди были прекрасны, совершенны, а особенно великолепной была грудь темненькой, коротко стриженой девушки, что как раз лучше других была мне видна…

Конечно, я давно уже был в состоянии смотреть на обнаженную женщину без страха и дикой похоти, уже не одной из них любовался чисто эстетически и, как говорил уже, фотографировал обнаженными, причем фотографировал и вот так, на природе. Но тут, в этой неожиданной сценке я ощутил нечто особенное.

Во-первых, все три девушки были молоды и хороши собой. Во-вторых, они чрезвычайно удачно вписывались в молодую майскую зелень поляны, берез, и позы их были совершенно естественны, и выражения лиц тоже. А в-третьих… Да, в-третьих, эта живописная сценка, эта картинка, будящая в подсознании представление то ли об утраченном, то ли о грядущем когда-нибудь «Рае», возникла не в моем пылком воображении, не во сне и не тайком. Она возникла в непосредственной, реальной жизни нашей – здесь, сейчас, и в окружении других, столь привычных будничных человеческих сценок – неожиданный всплеск, маленький «пир во время чумы», мини-прорыв…

Господи, а ведь всего-то! – думаю я и теперь… Всего-то и снять с тела узенькую, столь привычную и столь обязательную «в обществе» тряпочку! Но…

Напомню: это было в самом начале 80-х, обнаженное тело в нашей стране было фактически под запретом, и не захлестнула нас еще мутная волна порнографии, западной и своей, а «нудизм» если и был кое-где, то целью его было вовсе не восхищение женским телом, а – ровно наоборот – низведение его до уровня обыденности и эстетики общественной бани…

Потому-то это и была вспышка! Ослепительными были освобожденные от покрова девичьи тела (хотя освобожденные и не полностью)! Словно мутная пелена спала с них, и они вспыхнули скрытой до тех пор, а теперь вот освобожденной, торжествующей красотой! И – среди других людей, привычно одетых.

Знали об этом воздействии на окружающих девушки или не знали? Нарочно сняли они обязательные в обществе тряпочки – чтобы шокировать публику – или не нарочно? Думаю, знали, возможно, в какой-то степени и нарочно, но только не с целью шокировать общество – это чувствовалось. Никакого вызова, ни оттенка вульгарности не было ни в позах их, ни в выражении их лиц, наоборот. Думаю даже, что, они просто хотели позагорать именно так – чтобы без полосок, – и хотя понимали, что возможно, эпатируют почтенную публику, однако понадеялись на сдержанность и такт окружающих – в наш-то просвещенный Двадцатый век! Да к тому же ведь и березки их хоть как-то, но прикрывали.

Что касается меня, то ясно, что во мне они нашли именно ту – понимающую и одобряющую – аудиторию. Когда я, нацепив этак непринужденно очки, разглядел и все понял, мне, ей богу же, захотелось подойти к ним и кивком ли, улыбкой ли, словом ли уверенно продемонстрировать свое