Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев

для этого сейчас было неподходящее время. Как ни святы для меня женские прелести, как ни готов я лицезреть их всегда, но одно сознание, что принадлежат они фактически трупу (а в лучшем случае тяжело больной), одна мысль о том, что она, демонстрируя их, может оскорбить весь женский род, ибо то, что они для нее не представляют никакой ценности, было совершенно ясно. Одно понимание того, что природа ошиблась и быть свидетелем этой ошибки и значит не уважать природу, вызвало у меня дрожь отвращения. Настоящую дрожь, ибо поднимая стакан, я видел, что он дрожит.

И я сидел и не чаял, как же нажать поскорее ту самую кнопочку, и на моем лице, вероятно, все было четко написано, потому что все трое заметили это и по естественному чувству рабского противоречия никак не хотели уходить.

– Ты не расстраивайся, мы, правда, хорошие девочки, – утешала меня игриво Наташа, и я хорошо понимал, что она имеет виду под словом «хорошие». Тон ее был однозначен.

А ведь в принципе я был бы совсем не против созерцания плеч и всего другого, пусть даже в компании с Робертом. Но созерцания живого, не оскорбляющего того, что свято, не вступающего в противоречие с законами природы! Живым – живое, а мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов, как сказал однажды умный человек…

Эта пытка длилась до половины двенадцатого. А потом мы еще провожали их, и тут-то, на темных ночных аллеях, Наташа, наконец, дорвалась – попела и поплясала, – причем ее ничуть не трогала наша с Василием реакция, известно же: мертвые сраму не имут. Под влиянием выпитого она, похоже, освободилась даже из-под власти Иры. Что ж, хоть так!

9

А на другой день с утра над морем поднялось яркое горячее солнце и оживило землю, и на участке, поросшем бледненькой скабиозой за моим корпусом опять запорхали бабочки, и, идя на завтрак, я с удовольствием наблюдал за ними – особенно за огненными желтушками-колиас, которые вспышками живого пламени перелетали с цветка на цветок.

Эти желтушки напомнили мне опять поездку в Азербайджан и короткое путешествие в горы над изумрудным озером Марал-гёль, когда на два часа я вдруг оказался счастливо свободным, несмотря на то, что был в официальной газетной командировке и внизу у родника ждала меня машина и двое сопровождающих, для которых мое путешествие, разумеется, было странным, хотя они и старались этого не показать. Я поднимался тогда на одну из зеленых вершин, и трава была выше колена, и хотя было пасмурно, а потому не летали те бабочки, ради которых я попросил привезти себя сюда, на Марал-гёль – Аполлоны, названные так в честь Бога Искусства и Света, – но все равно я был опять в единстве со всем, торжественно и независимо сущим, я оторвался от суеты многочисленных братьев своих, то есть, как бы ненадолго вышел в прорыв. А на обратном пути сверкнуло солнце в просвет, и вместо Аполлонов в награду мне были огненные искорки – желтушки-колиас, – словно живые драгоцености живой зеленой горы… И удивительно было, кстати, что когда я вернулся к сопровождающим – аж через два часа! – они ничуть не выразили своего недовольства долгим моим отсутствием и с интересом слушали восторженный рассказ о горе и о бабочках, а по пути потом несколько раз останавливали машину, когда я заметил сначала одну Пандору (бабочку-перламутровку), а потом сразу целую колонию крупных бабочек этих, а также больших лесных перламутровок на цветущем высоком татарнике… А ведь как далеко было все это от их повседневной жизни!

И еще я рискнул сказать тогда, что одного лишь не хватило мне для поистине уникальных цветных фотографий озера Марал-гёль. А именно – молодой и красивой девушки, которая согласилась бы позировать обнаженной на берегу, как нимфа или наяда… И такой миг единства, понимания создался между нами в машине, что они, конечно же, закованные в современные железобетонные моральные установки Советского Кавказа, все же согласились со мной, и один из них, молодой, сказал даже, что жаль, что он не знал этого раньше, и жаль, что я уезжаю завтра, а то бы он знал, кого пригласить, у него красивые знакомые девушки есть… Конечно, с нами присутствовал Низами, он и помог нам в нашем единстве.

Но теперь, теперь…

О, боже, как же обидно было ощутить себя теперь вновь на грешной земле, среди суетливых, ослепленных кто чем, братьев своих и сестер. Что делать? Куда идти?

Царственной индианки нет, а первая фрейлина…

Может быть, все же попробовать еще раз, рискнуть?

После завтрака я еще раз сходил на их место на пляже. Но их не было там. Наверное, уехали-таки в «Новый свет».

И опять я направился в Тихую бухту и ходил одиноким среди множества тел, и купался в синей прохладной воде, и радовался ласке солнца и прикосновениям ветерка. И счастлив был воспоминаниями, но вечный вопрос и поиск не давал мне покоя.

Да, слышу. Слышу, как скажет кто-нибудь, почитывая мои записки. Что это, мол, все несерьезно. Об аморальности автора сих писаний, мол, мы уже говорили, это само собой. Но даже если не обращать сейчас внимания на эту, решительно обличенную уже, явно неприглядную сторону личности автора, то и тогда непонятно, никак не понятно, что же может заинтересовать тут нормального взрослого человека? Легкомысленные, чрезвычайно поверхностные взаимоотношения с женщинами, даже девушками! Увлечение бабочками… Что за бред! Разве такие инфантильные фантасмагории и адюльтеры составляют и наполняют жизнь нормального, серьезного человека? Это раньше, может быть, подобные времяпрепровождения, а также легкомысленные рассуждения легковесных героев составляли суть литературных реминисценций и даже пользовались известным успехом среди наивной части… Но теперь! В ХХ веке! В стране развитого социализма! Когда мир стоит на грани катастрофы, когда каждый четвертый человек на Земле голодает! Когда кончаются природные ресурсы, когда умы лучших людей занимает борьба идеологий, систем и каждому необходимо включиться в эту борьбу и ясно же, на чьей стороне… Нет, воистину сейчас все, о чем пишет автор здесь, не только неактуально, неинтересно, банально, но – преступно! Человек – хозяин природы! С мотыльками-бабочками нечего цацкаться, тем более, что они – вредители сельхозпосевов. Вообще с природой нечего церемониться, нечего ждать от нее милостей: «взять их у нее – наша задача» (И.В.Мичурин). «Человек проходит как хозяин…» (Лебедев-Кумач). «Философы до сих пор изучали мир. Наша задача – изменить его» (Карл Маркс).

Что же ответить? Ответить, наверное, нужно… Что же?

Друзья! Соотечественники! Братья и сестры! Почему мир стоит на грани