Налейте бокалы, раздайте патроны! - Сергей Зверев

Она вдруг представила себе, как веревка сдавливает ее шею, как становится невозможно дышать… Нет, пускай хотя бы он останется в живых после этой страшной войны. На глазах выступили слезы. Ольга вздохнула, пытаясь проглотить тугой комок, застрявший в горле, и усилием воли подавила непреодолимое желание заплакать. Но две слезинки, две предательские слезинки все же скатились по ее щекам. Она оглянулась украдкой и, увидев, что никто не заметил ее слабости, вытерла слезы.

Солдатам было не до того, чтобы всматриваться в лицо «прапорщика», улавливая его душевные переживания. Каждый из них обсуждал сложившееся положение и высказывал идеи по поводу того, как выбраться с каланчи. К большому сожалению, все они были неосуществимы.

По полю, перечеркнутому двойной ниткой рельсов, мчался поезд. Валил дым из трубы, стучали колеса, перестукивались буфера. За паровозом тянулись два вагона и цистерна, приятно пахнущая шнапсом.

Для сотен солдат, отдающих свою жизнь на передовых, такая цистерна была бы весьма приятным подарком. Глоток шнапса на войне часто оказывается главной радостью.

Из одного вагона периодически слышалось конское ржание. Из второго остро воняло керосином.

Поезд мчался не в том направлении, где, по мнению дезинформированных «пастором» русских генералов, находится танк и где якобы планируется германское наступление, а совсем в другом. Правда, его путь лежал и в противоположную сторону от Ирстенбурга, где на пожарной каланче томилась Ольга Сеченова.

То слева, то справа оставались деревни с черепичными крышами, нависающими над белыми стенами домов, словно надвинутые на самый лоб шапки, поля, отливающие серебром при свете месяца, фруктовые сады и станции. Колеса грохотали в ночной тишине. Иногда мелькали шлагбаумы, перекрывавшие уходящие вглубь дороги — гладкие, а не такие разбитые, как там, на линии фронта…

Ночная равнина разворачивалась во всю ширь. Вдали вставали силуэты холмов и лесов, все вокруг заливал мерцающий бледный свет. Вот пролетел мимо полустанок, где в ночной тьме горел одинокий огонек, глядя на окна поезда. На скамье ветер шевелил забытую газету, переворачивая страницы. Вот кончился лес, и у переезда направо и налево потянулись аллеи, за которыми над невидимым отсюда городом высоко возносился шпиль церкви.

События на фронте шли к тому, что скоро все должно измениться. Каждая из противостоявших друг другу армий готовилась к наступлению, к тому, чтобы нанести мощный удар противнику и тот откатился назад.

Германия ждала реванша. Когда-то, столетия тому назад, в этих местах проходили бесконечные войны между германским и славянским миром. Стопятидесятилетняя война шла тогда не просто для захвата территории, а на уничтожение, во всяком случае, славян. Обливаясь кровью, последние собрались с силами, чтобы нанести тогда немцам сокрушительный удар, от которого те долго не могли оправиться. В 1410 году у деревни Грюнвальд состоялась грандиозная битва, в которой могущество Тевтонского ордена было подорвано навсегда. Тысячи закованных в железо рыцарей остались лежать на этой земле. Поражение под Грюнвальдом всегда являлось для немцев незаживающей раной, забыть которую было невозможно. Теперь они готовились все изменить.

Славяне думали о другом. В их планы входило окончательно выбить клыки из пасти тевтонского пса. Задача стояла непростая и конкретная — раз и навсегда покончить с угрозой, периодически возникавшей, как не потушенный до конца пожар, на западных границах. Сколько раз казалось — все, угроза ликвидирована. Однако проходило время, и тевтоны снова входили в силу и начинали очередной «Поход на Восток». В этой битве многое ставилось на карту.

На паровозе рядом с теми, кто работал у топки и вел состав, сидел корнет Белый из отряда Голицына. Присутствие его здесь было, конечно же, неслучайным — никакого желания ехать у пришедшей в себя команды не было. Машинист, управляя паровозом, иногда оглядывался на русского офицера, сидевшего со скучающим видом. Работник железной дороги думал о том, как бы исчезнуть с паровоза. Становиться изменником родного германского государства, да еще и в военное время, ему никак не хотелось. Чревато было это все окончанием не только карьеры, но и всего жизненного пути. А расставаться с жизнью в планы работника совсем не входило. Протрезвев после невероятной попойки с «сумасшедшим русским», он затосковал и теперь обдумывал все возможные варианты разрешения этого вопроса. Однако ничего дельного в голову не приходило. Сидевший за спиной «контролер» производил впечатление человека серьезного. Широкое лицо русского офицера выражало крайнюю решимость в случае чего действовать без промедления. Помочь ему мог и револьвер, который он держал в правой руке. Этот аргумент действовал на машиниста, человека сугубо мирного, успокаивающе.

Удобно устроившись позади паровозной бригады, Белый успевал одновременно бросать взгляды на спины тружеников и любоваться ночными красотами, открывавшимися в окне. Лирическое настроение периодически поднималось доставаемой из нагрудного кармана плоской фляжкой. Взглянув на нее ласковым взглядом, офицер делал небольшой глоток и, блаженно щурясь, возвращал фляжку на место. Вполголоса он мурлыкал мотив из какой-то оперетки и продолжал глядеть на мелькавшие за окном перелески, деревни и прочие провинциальные виды. Таким образом, каждый занимался своим делом.

Состав на всех парах летел вперед.

Корнет, удобно усевшись, прислонившись к стене так, чтобы в поле зрения попадала команда паровоза, насвистывал песенку. В это мгновение дверь открылась, и в проеме показался хорунжий Кочнев.

— Ну, как тут у вас дела? — поинтересовался он, окинув взглядом помещение. — Не очень скучаете?

— Да нет, — усмехнулся корнет. — Все идет как нельзя лучше. Поезд движется, пейзажи меняются. Задача вполне определенная, чего ж тут печалиться?

— Как ведут себя наши подопечные? — кивнул хорунжий на немцев.

— Если бы они имели такую возможность, то давно бы спрыгнули с поезда и дали деру. Так что стоит внимательно наблюдать за этими симпатичными парнями, — продолжал острить корнет.

— Да, после того что они устроили вместе с унтером…

— Русско-германская дружба в рамках отдельно взятой паровозной бригады!

— А я вот сейчас вспомнил, как начиналась война. У меня ведь сестра была в Бадене на лечении, и ей довелось быть свидетелем происходивших там событий, — посерьезнел Кочнев. — Так вот, как только было объявлено о войне — как же переменились немцы! Прежде вежливые, предупредительные, в один день зверьми стали. И кто жертвой оказался — мирные люди, отдыхающие на курортах, специалисты, работавшие у них. Ведь как на них вызверились германцы — куда подевалась их хваленая культура? Издевались над мирными людьми, и близко не имеющими к войне никакого отношения… Сестра мне писала, как наши осаждали последние поезда, уходящие в Россию, как немецкие кондукторы выбрасывали их назад! Люди были избиты, ограблены, посажены в лагеря…

— М-да, — кивнул собеседник. — Реальность часто оказывается куда более суровой, чем можно себе вообразить.