Семь клинков во мраке - Сэм Сайкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Откуда взялись эти Реликвии, знал только Великий Генерал. Они могли с сотни ярдов попасть птице в глаз, не проронив и капли крови. Но лишь в том случае, если они в руках умелого стрелка. А если стрелку было плевать, куда он попадет…
Взгляд зацепился за знакомый силуэт. В луже крови, у стены, лицом в грязь лежал Кэврик. Его ладони по-прежнему тщетно цеплялись за штык-ружье, словно он все еще не был готов сдаться, даже сейчас. Я не могла понять, убила ли его Реликвия или обитатели.
– Ах ты ж, твою мать…
Не знаю, почему я так сказала. Или почему меня это задело. Что бы вы ни болтали про защиту простого люда Шрама, революционеры такие же жестокие и злобные скоты, как и те, против кого вы сражаетесь. Меня не должна была волновать очередная кучка ваших мертвецов.
Но, блядь, он ведь казался таким… хорошим, понимаешь?
Я хотела подползти ближе, чтобы проверить, вдруг обошлось. Или, может, просто закрыть ему глаза. Не знаю. Неважно.
– Не лей по ним слезы.
Но у меня была иная проблемка.
Я ужом перевернулась на спину и вскинула клинок. На меня упала тень. А следом – тяжелый ботинок, который наступил на мой локоть и вдавил его в землю. Я заорала; сустав прошило болью, рука с клинком была обездвижена.
– Величайшая цель для всякого революционера – отдать жизнь за Устав. – Надо мной возвышался Тягостный; оружие в его руках до сих пор подергивалось, живое. – Они должны гордиться, что лицезрели исполнение воли Великого Генерала. И оскорбиться, что их смерть оплакивает скиталец вроде тебя.
И он направил на меня Реликвию. И знаю, прозвучит безумно, но я почему-то подумала, что проклятая дрянь ухмылялась.
– Сэл Какофония.
– Вижу, слышал обо мне, – отозвалась я, морщась от боли.
– Революции известно твое имя, твои гнусные деяния описаны, и твое вероломство легендарно.
– Преувеличиваешь.
Раздался топот. Мы с Тягостным отвлеклись друг от друга и увидели, как из закоулка вылетела Лиетт с окровавленным пером, которое теперь предназначалось Тягостному. Тот сощурился, не зная, что ему делать с этой вдруг выскочившей хрупкой девушкой.
Я, впрочем, прекрасно представляла, что делать.
Рывком развернулась, вскинув ноги и держа голову подальше от пасти Реликвии. Тягостный опустил взгляд как раз когда я обхватила своими ногами его левую ногу и лишила опоры. Он заорал, пытаясь направить на меня оружие. Свободной рукой я сдернула палантин и, обернув его вокруг запястья Тягостного, отвела ствол Реликвии в сторону. Второй рукой я вскинула меч – и вонзила хранителю под мышку.
Оружие выпало из его рук. Неподвижный воздух содрогнулся от вопля. Тягостный, истекая кровью, лежал на земле.
– Будь мое вероломство поистине легендарным, – заметила я, – ты ожидал бы чего-то в этом духе.
Я глянула на Лиетт, которая встревоженно смотрела на меня. Но, прежде чем я успела выдать хоть слово, послышался иной голос.
– Ну и ну…
Слепая сестра, шаркая, подобралась ближе, ничуть не впечатленная резней, ничуть не затронутая огнем Реликвии. Тяжело опираясь на посох, она устремила пылающие глазницы на наименее изуродованного собрата.
– Признаюсь, к своему бесконечному стыду, что слухи о твоих способностях чинить насилие столь несоразмерны действительности, – проговорила сестра, острозубо улыбаясь. – Какофония. Наши писания преисполнены сказаниями о твоих злодействах.
Забавно, что во всех этих россказнях ни разу не упомянута моя красота.
– Знала бы, воззвала бы к нему скорее.
Она ткнула концом посоха в лоб мертвого брата. И, хоть я и думала, что повидала немало, чуть не блеванула, когда он зашевелился.
– Сестра… – прохрипел фанатик, потянувшись дрожащей рукой к ее усохшим пальцам. – Я… я его подвел. Я подвел Господа…
– Да, брат, – отозвалась та. Потрясла головой, возложила на его лоб ладонь. – Однако скоро ты пред ним предстанешь. И твоя бессмертная душа даст ему ответ. Но плоть…
Сестра широко ухмыльнулась. Посох засветился.
– Этот сосуд ему еще послужит.
Алый свет, озаривший ее тело, влился в плоть фанатика. Окоченевшее тело вытянулось, как палка. Кулак в груди, что был его сердцем, засиял багряным, свечение разлилось по венам. Ухмылка сестры на алом фоне казалась черной.
Я попятилась, не понимая, с чем имею дело, но уверенная, что ни хера не хочу досматривать эту сцену до конца. Не успела я сделать и трех шагов, как сзади раздался звук. Стон камня, хриплое ругательство с губ умирающего.
– Десять тысяч лет! – просипел Тягостный.
Я развернулась. Он держал оружие в целой руке. Реликвия вздохнула, оживая, и выстрелила. Молния прорезала небо. Я прыгнула в сторону и покатилась, уворачиваясь от удара. Слепая рухнула – с пробитой в горле дырой и застывшей на лице ухмылкой.
Единственный миг. Ровно столько понадобилось, чтобы ее убить. Так быстро.
И слишком, блядь, поздно.
Когда тело сестры подкосилось, ухмыляющееся, безжизненное, обитатель уже поднимался. Его сердце продолжило биться, сияние, что мчалось по венам, с каждым слышимым ударом разгоралось ярче. Он согнулся, издал гортанный, надсадный вой. Схватился за живот, как будто его вот-вот вывернет.
А я вот-вот узнаю, что случится худшее.
Магия, истинная магия исходит от Госпожи Негоциант. Отдаешь Мену, получаешь силу. Так был построен Империум, так Императоры уже шестьдесят поколений удерживают власть.
Но есть и другие способы.
То, чем занимаются жрецы Обители, – не искусство. Сила, которую дарует их Видящий Бог, ничуть не похожа на ту, что принадлежит Госпоже. Ученые Империума называют ее языческой магией и относятся к ней с теми же потехой и пренебрежением, что и к детям, нарядившимся в одежду взрослых, чтобы казаться старше. Сила Видящего Бога ненадежна, ее действие необузданно; ее последствия непредсказуемы.
Но мощь неоспорима.
С каждым судорожным вздохом обитателя его кожа все сильнее пузырилась. На лбу высветилась алая линия, разделяя его пополам. Его тело встало на ноги, а кожа – нет, она сошла с него и осталась лежать, словно груда сброшенной одежды. И на меня почерневшим черепом вместо лица уставилась громадина из голых мышц, с дымящейся красной плотью, с венами, горящими адским свечением.
Обитатель умер.
А вместо него пришло чудовище, о котором я слышала лишь из пьяных россказней.
– Лиетт! – заорала я, продолжая за ним пристально следить. – Беги!!!
Он повернулся, вперился глубокими глазницами. Исполинский. Не имеющий кожи. Покрытый ритмично сокращающимися мышцами и торчащими сквозь них костями. Перед лицом такого ужаса революционеры, имперцы и прочий народ Шрама как один бы попадали, цепенея и визжа от страха.