Подменыш - Джой Уильямс

Комната его была восточным рынком, полным диковин и безделушек, пестрым ворохом из «Арабских мистических четок», «Дьявольских платков», «Египетских водяных камер», «Таинственных монет», «Ручных молний», «Летающих рыб», «Волшебных тростей», «Прыгучих шелков», «Заколдованных сигарет», «Бирманских браслетов» и «Вампирских блоков». То обстоятельство, что невозможное было плодом его собственных упорных трудов, нисколько не лишало его зачарованной увлеченности. Он был истинным магом, вечно изумлявшимся успеху, который он так тщательно продумал. Время от времени он даже демонстрировал, как действует та или иная иллюзия. Все знали о внутреннем устройстве его Неистощимого цилиндра. Внутренние стенки цилиндра казались гладкими, но в действительности были чуть скошены и скрывали секретные отделения, наполненные причудливыми вещицами, за крохотными защелками. И хотя другим детям было это известно, фокус им не приедался, ведь они никогда не знали, что именно окажется там на этот раз.

– Приготовьтесь к потрясению! – кричал Питер, начиная вытягивать нить рождественской гирлянды изо рта.

– Ого! – кричал Тимми.

Ему бы хотелось доставать по желанию подобные штуки из своих кишок. Это было восхитительно-отвратительно. Все эти штуковины, блестевшие желудочными соками и перемазанные апельсиновыми мармеладками и шоколадными бисквитами.

Гирлянда на влажном проводе кольцами падала на траву. Лампочки не светились. На самом деле, они были довольно чумазые, как цветочные клубни, вынутые из горшков. Лампочки – зеленые, и красные, и синие – закручивались, поднимаясь, вокруг ног Питера, и казались загадочными и живыми.

Питер доставал изо рта искусно сделанную звезду. Звезда была большая, остроконечная. Кончики были коричневыми от ржавчины. Питер подергивал плечами от возбуждения.

– Что скажете? – обращался он к ним взволнованно. – Здорово? Это не взаправду, я знаю, что вы это знаете, но это грамотно сделано?

Перл аплодировала. Дети голосили и хлопали в ладоши. По небу стремительно плыли облака, и Питер выглядел подсвеченным со спины, размытым по контуру в предвечернем свете. На горизонте была лодка, не больше пальца ребенка. Снова пророкотал гром и упали первые капли дождя.

– Мы должны вернуться в дом, – воскликнула Перл. – Здесь находиться опасно.

– Я люблю электромагнитные бури, – сказал Трип. – Ты знаешь, что мертвое дерево, если его ударит молния, может ожить?

– Да, – сказала Перл.

– Ты в это веришь? – спросил Трип изумленно.

– Пожалуйста, – сказала Перл, – бежим сейчас же в дом.

Они радостно бросились врассыпную к дому. Перл последовала, пригнувшись, за ними. Добежав до крыльца, она вся промокла. Она остановилась, тяжело дыша. Этот особняк был ее домом. Такая мысль казалась ей невероятной, даже через столько лет. Но другого дома у нее не было, если только не считать домом свое тело – удручающая мысль – эта обшарпанная башня из костей и воды, в которой она обитала почти безвылазно, одинокое пристанище, однако же всегда занятое, не говоря о постоянных посетителях, а также о гостях и заезжих путешественниках, полное толкотни, и сумбура, и алчности, и взаимности. Кто-то заглядывал лишь мельком, другие оставались очень надолго; были гости, поражавшие воображение, были и зануды. Ханжи и распутники, мамочки и головорезы, философы и серые мышки. Тело как дом. Где можно встретить едва ли не любую причуду. Жалкая свалка.

Она проскользнула внутрь. Никого из детей было не видно. Дрожа, она вошла на кухню. Там была Мириам, она выдавливала тюбики пищевых красителей на миски с глазурью. Она плакала. Она всегда плакала, когда пекла оладьи на день рождения детей.

– Оладьи смотрятся чудесно, – сказала Перл.

На противнях остывали пять оладьев. Перл подошла к духовке обсушиться. Мириам вздохнула и обтерла лицо тыльной стороной руки.

– В этом году Джонни было бы тринадцать, – сказала она. – Я бы его не узнала.

Перл посмотрела на часы над головой Мириам. На стекле, закрывавшем маятник, значилось «РЕГУЛЯТОР».

Мириам села на табуретку и щедро намазала глазурь на оладью.

– Он ждал, пока я закончу выпечку, чтобы я почитала ему сказку. Он любил сказки. У меня была старая книжка с большими черно-белыми картинками. Она называлась «Книга сказок на удачу». И я, бывало, что-нибудь выдумывала, пока расчесывала ему волосы. У него были такие тонкие, волнистые волосы, вечно спутанные, и я их расчесывала, пока он сидел у меня на коленях. Про каждую завитушку, что я расчесывала, я говорила так, словно это был чей-нибудь домик. Я называла голову моего Джонни «лавкой древностей». Ну вот, я говорила, ну вот, вот птичкино гнездышко. Но где же птички? Улетели? Только послушайте, как пищит эта свинка! Это же не ты! А вот, смотри, аккуратно как завернут, придется хорошенько потянуть. Ой, какой рев! У нас тут, наверно, лев…

– Я понимаю, это ужасно, Мириам, но, пожалуйста, Фрэнни и Ашбел…

Перл уставилась на пятно на разделочном столе. Дети пролили краситель весной, когда красили пасхальные яйца.

– Теперь им завладела тьма, – сказала Мириам, – и она не собирается отдавать его назад. Теперь тот человек из Новой Зеландии, приславший кусочек кроличьего меха от муфты своей девочки, теперь о нем подумай. Его девочка умерла от лихорадки, когда ей было пять, и они с женой думали, что никогда не справятся с этим, но не прошло и года, как у них появилась новая дочка, которой теперь пять, и хотя она ничуть не похожа на первую, она все о ней помнит, все, любимые игрушки, и места, и еду. Я думаю, это чудесно… представь, какое утешение она дает…

Перл посмотрела на часы. Стрелки не двигались. Время выпить, подумала она. Нельзя нарушать режим. Она подумала, что это должно быть ужасно – иметь ребенка, который помнит день своей смерти.

На стене был нелепый длинный ослик, которого она нарисовала в честь дня рождения детей. Из филейной части ослика торчали длинные иглы, к которым были приклеены клочки бумаги. А ниже, аккуратно уложенные, вздымались рулоны блестящих креповых лент, дюжина коробок с шариками, всевозможные дешевые и яркие подарки. Книжки-игрушки, колечки-трясучки, жвачки-хлопушки, наборы косметики, значки.

Она взяла один значок и стала медленно перемещать между пальцев. Там целовались невеста и жених. Снова и снова. На другом изображалась детская скакалка. Ноги скакали снова и снова, голова отлетала назад, веревка чертила полукруг.

Фрэнни нравилось прыгать со скакалкой. Перл слышала, как она напевала:

– Я знаю, – сказала Мириам. – Мне надо перестать. На меня ведь люди полагаются. Живые люди. И я на них полагаюсь, доверяюсь чужакам. Скорби мои тяжкие, без конца и края, на пустом месте…