Подменыш - Джой Уильямс

Не с немощным, романтическим богом ее матери, а с истинным Богом. Богом вида варварского и богопротивного, чей разум не льстил человеческому сознанию.

В таких случаях Перл клялась напиться или не пить вовсе. Она шла в свою комнату и чистила зубы. Шла в библиотеку и играла в «Намеки» с Трипом и Питером.

«Мисс Скарлет сделала это в ванной с помощью веревки», – говорила она зловещим голосом, двигая по игровому полю кусочек тонкой веревки своим взрослым пальцем с обгрызенным ногтем.

Она вырезала жвачку из волос Джейн. Она пыталась поесть хлеба. Она прохаживалась вдоль берега. Она подходила к Сэму и целовала его. Она клала свою руку поверх его, на родимое пятно, которое росло на его руке. Оно возникло в форме полумесяца, но теперь больше напоминало два круга, постепенно сближающихся, готовых пересечься, наложиться друг на друга, словно солнце и луна при затмении.

Когда он был младенцем, она пыталась оттереть его.

Когда он был младенцем, она не знала, что с ним делать. Он был таким грубым и молчаливым, таким беспомощным в ее мире. И однако его глаза были такими суровыми и чудесными. А его тельце таким сильным. Глядя на него, она испытывала благоговение и возмущение. И тогда она радовалась, что рядом с ним бабушка. Не было ничего неуместного в чувстве благодарности. Старуха приходила к ней в комнату и помогала ей заботиться о Сэме. Она отводила его волосы и говорила ему в лицо. Она рассказывала ему сказки.

Перл сказок не знала. Все, что она слышала в своей жизни, ежедневно и еженощно, это сказки из жизни других людей.

Однажды мир подошел к концу, и там стояла доска объявлений…

Однажды единственным способом не упасть в небо было ухватиться за корни деревьев…

Однажды жил-был ребенок, который захотел убежать, но бабушка не пускала его.

– Я решился, – сказал ребенок.

– Если ты убежишь, то и я с тобой, – сказала бабушка, – ты же мой внучек.

– Я стану птичкой и улечу, – сказал ребенок.

– Если ты станешь птичкой, тебе надо будет отдыхать от полета, – сказала бабушка, – а я стану деревом, на которое ты присядешь.

– Если ты станешь деревом, я стану листочком и оторвусь от тебя, – сказал ребенок.

– Если ты станешь листочком и оторвешься, я стану землей и подхвачу тебя, – сказала бабушка.

– Если ты станешь землей, я стану пустым местом, – сказал ребенок, – и ты не сможешь найти меня.

– Если ты станешь пустым местом, – сказала бабушка, – тогда я стану твоим заместителем и буду всегда рядом.

* * *

Однажды…

Перл приснился сон, в котором мужчина трахал ее с такой силой, что пробил насквозь и вонзился в скалу под ней, и скала испытала оргазм. Однажды…

Перл была маленькой девочкой и ходила в школу. Каждый день у школы ждал старик, который мог пердеть по желанию и в любом тембре. Он мог подражать голосам самых разных животных. Дети его любили…

Однажды… Перл отправилась во Флориду с отцом и матерью, в те дни, когда все еще были живы. Они ехали по задворкам Тампы и увидели, как в небе летит человек. Он перелетел из маленького сада на пустое поле по другую сторону дороги. Отец Перл чуть не попал в аварию. Им было совсем не по себе. Они узнали, что летающий человек был из семьи Заккини, цирковой семьи, изобретшей номер с человеком-ядром. Семья Заккини как раз там жила, на окраине Тампы. Они тренировались. Отец Перл пожаловался мэру. Перл в тот вечер отравилась форелью в отеле.

Бессмысленные опасности жизни. Мир, скры-тый под будничным миром, такой же: болезненный и скучный, дикий и игривый, радужный и кошмарный, милостивый и вдохновенный.

Ребенком Перл воображала, что в ногах ее кровати было ночное животное. Там горел белый ночник в форме танцовщицы. Перл никогда не чувствовала, что ночное животное охраняет ее или, напротив, внушает опасность. Оно просто было там, темное и смутно-недоверчивое к Перл, девочке в кровати. Когда она подросла и перестала видеть его, она все равно знала, что оно там, недоверчивое и непознаваемое, наблюдает за ней из своей невидимости, как паук из щели.

Неведомое принимает обличье Бога. Неведомое принимает обличье, дающее ему силу.

В уме Перл старуха была сильнейшей и самой грозной вещью в мире.

Однако когда ее видел Сэм, он видел свою бабушку, которую любил.

Мир творится каждый день и каждый день заново – так могла сказать старуха Сэму. Иногда почти таким же, иногда совсем другим. Кто-то видит сны, потом просыпается, и сон становится другим. Все сущее переменчиво по своей природе. Ничто подолгу не сохраняет прежний вид.

Сэм ее любил, и она, должно быть, виделась ему той, кто соответствует этой любви. Возможно, она была фигурой в поношенном хлопковом платье, застиранном под мышками, предлагавшей ему теплыми веснушчатыми руками шоколад, ножики и книжки с картинками. Ее бедные суставы оплыли, волосы были аккуратно причесаны, кожа пахла застоялой водой со дна вазы с цветами…

Или, возможно, она виделась ему скорее изгнанницей, тайно живущей здесь, среди забытой мебели и света, потраченного за сотню лет до того, изгнанницей в комнате из костей, и меха, и перьев, из книг, погрызенных мышами, и картин, загаженных летающими муравьями, показывающей ему (в ванной, превращенной ею в речное русло), как ловить рыбу руками, показывающей, как залезть на дерево, растущее за окном (дерево, под которым Эмма похоронила умершего ребенка), до самой верхушки, чтобы он смог увидеть сквозь ветви (бурые и мертвые внутри, но живые снаружи) койота, живущего там, ожидая, когда кость, которую он нашел (после разрушения мира) станет женщиной.

Во всем есть другой дух, так она сказала Сэму. Глаз у всего два, пара. И один смертный, а другой бессмертный. Видимое одним глазом всегда живет. Там дух. А дух может реять, где пожелает, и принимать любую форму…

Возможно, именно так она ему прежде всего и представлялась, видимой одним глазом, неизменно тайной сущностью, и он общался с ней, как животные, вероятно, общаются со смертью, зная недоступным людям знанием, что смерть слишком велика, чтобы можно было закопать ее в землю, что она предпочитает ходить и питаться среди нас.

Перл всегда подозревала, что вселенную создала некая сверхчеловеческая сила для чего-то, по большому счету, недочеловеческого.

Стоя перед комнатой старухи, она слышала, как они разговаривают, особенными голосами. Сэм никогда не говорил так с Перл. С ней он был осмотрителен, можно сказать, флегматичен. Ему недоставало безыскусности других. Когда он играл с другими, когда она видела, как он бегает, и карабкается, и плавает с ними, он казался таким, как они, неотличимым от них, но когда он был один, когда она видела, как он тихо стоит, тогда его грация казалась иной, его фигура в состоянии покоя казалась ему не в пору. Поэтому Перл не нравилось видеть его спящим. Как будто во сне он забывал, как быть ребенком.

Перл крутилась у этой комнаты, когда знала, что там Сэм. В комнате стояла никому не нужная, лишняя мебель. Там были угрюмые картины и поломанные стулья. Ножки орехового комода стояли в блюдцах с ядом от муравьев. Воздух помешивали металлические лопасти вентилятора. Под чайником с водой сиял красный глаз кипятильника. Старуха находилась у окна без занавесок, натертого солью, а Сэм сидел у самого порога. А Перл стояла, потея, за порогом, стыдясь и надеясь, входя в ритмы их речи, как пловец входит в море.