Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения - Ирина Паперно

Судя по выбору слов («старец», «вождь»), Чуковская проводит комическую аналогию между сообществом эвакуированных писателей и примитивным племенем. (В своих записках Чуковская и раньше пользовалась приемами этнографа, сейчас же, в Средней Азии – экзотичность которой поразила и Чуковскую и Ахматову, – позиция этнографа оказалась вдвойне мотивированной.)

Описывая быт и условия жизни в Ташкенте, Чуковская пользовалась и другими приемами и жанровыми рамками. Так, она изображала открытую взорам жизнь Дома писателей как театральные подмостки. В этом театре NN играла главную роль. Некоторые из описаний театральных сцен, разыгрывавшихся в комнате Ахматовой, походят на фрагменты пьесы, со сценическими ремарками и диалогом: «комната понемногу наполнялась: Браганцева, Мур, Хазин, Дроботова. Пили вино» (1: 444). «Все эти дни вижу NN только на людях. „Удар грома; входят все“» (1: 417). Последняя фраза – это слегка измененная цитата из драмы А. Н. Островского «Гроза».

Беспомощность и властность

Культовый статус Ахматовой – ее историческая роль великого русского поэта-женщины, гонимой и беспомощной, – делало ее объектом особого внимания и заботы со стороны поклонников в Доме писателя. В начале ташкентской жизни Чуковская описывала, иронически пользуясь при этом высоким стилем, как «все» были рады участвовать в «общественном деле» (res publica) помощи Ахматовой:

В своих ежедневных отчетах о том, что происходило в комнате Ахматовой, Чуковская отмечала, кого именно она застала топящим печь, моющим пол, выносящим мусор или приносящим паек из столовой215. Она с удовлетворением упоминает, что в этой ситуации всеобщей добровольной мобилизации Ахматова находилась в лучшем положении, чем перед войной, когда «Танька варила ей иногда кое-что…» (1: 374). (Судя по употреблению несобственно-прямой речи, Чуковская говорит здесь словами Ахматовой.) Ахматова не только принимала помощь от членов писательского сообщества, но и рассказывала о таких актах Чуковской, которая фиксировала информацию в своих записках, в данном случае от первого лица:

Последнее замечание Ахматовой особенно значительно. В покровительстве Алексея Толстого заключалась опасность оказаться в сфере влияния государственной власти – Толстой не только пользовался репутацией знатного советского писателя, но и занимал официальные посты (с 1937 года он был депутатом Верховного Совета СССР).

Имелись и другие осложнения. Как это скоро стало ясно Чуковской, некоторые из обитателей Дома писателей вовсе не одобряли особого положения Ахматовой:

Со временем Чуковская заметила тревожившие ее черты и в том, как Ахматова относилась к своему положению.

Чуковская обратилась к этой ситуации много позже, в дневнике 1955 года: в подстрочном примечании к своим воспоминаниям о годах войны она предположила, что соседей Ахматовой, писательских жен, раздражали в Ахматовой «и ее беспомощность, и ее властность» (2: 159). В 1962 году она вновь вернулась к этой теме, размышляя о причинах позиции самой Ахматовой. Принятие своей бедности (рассуждала Чуковская) несло в себе и сознание собственного превосходства. Двойственная роль Ахматовой – ее беспомощность и ее властность – были защитой от унижений со стороны государственной власти:

Нанизывая ролевые определения («она – поэзия, она – величие, она, а не власть…»), Чуковская близко подходит к тому, чтобы произнести «она – власть». Однако вместо этого она описывает защитный механизм, с помощью которого Ахматова взяла на себя позицию власти, унижающей ее.

Заметим, что поводом для этих рассуждений послужили воспоминания об эпизодах, в которых Ахматова унижала Чуковскую, свою верную помощницу, которая была «готова состоять при ней кем угодно, хоть курьером, исполнять любые – не только секретарские обязанности» (2: 501). В эссе об Ахматовой, написанном в 1990‐е годы, Александр Жолковский (а не сама Чуковская) сделал далеко идущие выводы из наблюдений, зарегистрированных Чуковской в «Ташкентских тетрадях», проводя параллель между поведением Ахматовой и действиями унижавшей ее власти: «…Чуковская выдвигает убедительную модель ахматовского поведения в терминах осадного мышления. Реакция на внешнюю угрозу, в данном случае – на репрессии со стороны властей, приводит к аналогичному обращению со своими, в данном случае – к ахматовским репрессиям по отношению к самой Чуковской»216.

Сплетни

Беспокоил Чуковскую и другой аспект в состоянии Ахматовой. К весне 1942 года, когда эвакуированные устроились в новых обстоятельствах, в их сообществе воцарилась атмосфера «пира во время чумы» (Чуковская употребляет эту пушкинскую фразу), центром которой стала именно Ахматова. Как ясно из записок, этому содействовали различные обстоятельства: теснота сообщества и совместность быта, близость смерти и относительная безопасность эвакуированных, а также временное облегчение, испытанное после страшных лет террора. Карнавальной атмосфере способствовало и случайное обстоятельство: в эвакуации писатели оказались вместе с актерами, и среди последних были поклонники Ахматовой. Великая комическая актриса Фаина Раневская воспользовалась возможностью близко сойтись со своим кумиром. Другая комическая актриса, Рина Зеленая, тоже часто навещала Ахматову. Вместе они привнесли в мрачноватую обстановку общежития раскованность нравов и дерзкую театральность, исполненную рискованных шуток, блестяще разыгранных комических сцен и острых пародий на трудные ситуации, которые эвакуированные переживали в повседневной жизни.