Игра Хаоса. Книга девятая. Часть вторая - Алексей Рудольфович Свадковский

Мальчишка возле двери замер, из его глаз полились слезы. Казалось, весь мир дал трещину и остановился…

Я плохо помню то время – был слишком мал, чтобы понимать разговоры старших, лишь чувствовал общее настроение. Напряжение. Тревогу. Но такого разговора не помню. Родители любили друг друга вопреки всему. И держались друг за друга.

Это я боялся, что отец, поддавшись злым взглядам и словам, бросит нас, отселит куда подальше и будет навещать в лучшем случае раз в неделю. А то и вовсе мы не будем видеть его месяцами.

Мальчишка отмер, постарался стереть кулачками слезы и расслышал слова, что до этого заглушали рваные всхлипы:

– Прости, родная, – голос отца потеплел. Я не должен был тебе этого говорить. Вы с Рэном – это все, что у меня есть, и все, что мне нужно. Поверь, скоро проблемы закончатся. Если мои исследования увенчаются успехом, это будет настоящий прорыв, за которым последует награда. И тогда я смогу назвать тебя женой, а Рэниона официально признать своим сыном, Совет семей не сможет мне в этом отказать. Мы выберемся из этой дыры и всегда будем вместе. Я вас очень люблю.

Пацаненок счастливо улыбнулся. В то время меня разрывали на части прямо противоположные желания. Я скучал по отцу, которого редко видел и которому вечно не хватало на меня времени. Каждый раз хотелось повиснуть у него на шее и никуда не отпускать. С другой, я был на него обижен, не хотел разговаривать и убегал от него, однажды даже сказав, что лучше б он вообще не приходил, раз ему некогда поиграть со мной. На меня потом это сильно давило.

Прости, пап. Теперь, когда вырос, я понимаю, как многое тебе пришлось выдержать и пережить, чем ты пожертвовал ради нас и сколько еще хотел для семьи сделать, доказав делами, а не словами, свою любовь. Спасибо, что дал мне жизнь, оберегал и защищал. Я тебя очень люблю, мне тебя не хватает.

На душе стало легко, словно я только что вырвал из нее занозу, настолько давно сидевшую в сердце, что я даже привык ее не замечать.

Внезапно мальчонка, так и сидевший на корточках возле двери, встрепенулся, забеспокоился и, дернув меня за рукав, шепнул: «Идем». Он быстро подбежал к кровати, видневшейся в углу, ужиком нырнул под нее, утащив и меня за собой. Затем стащил покрывало, перекрывая свет, и тихо замер, боясь издать хоть звук в своем укрытии. Потому что если себя выдать, то тебя заметит Он.

Но это не поможет, они знают, где искать. Сложно играть в прятки, если из доступных для тебя мест есть лишь твоя комната и кровать. Через секунду покрывало сдернут, в меня будут тыкать ветками и бросать игрушками, затем разобьют об стену мой паровоз, потом все равно вытянут за ноги, как бы я ни брыкался. А потом будут бить больно и унизительно… Тогда, в семь лет, мне в первый раз указали мое место.

Меня буквально пронзили ощущения сжавшегося рядом ребенка. На миг я снова стал тем маленьким пацаненком, который на одной из редких прогулок, отстав от родителей, впервые увидел детей совсем рядом с собой и попросился к ним играть. Но меня выкинули вон, избив за то, что я посмел приблизиться к юным господам.

Отец потом, залечив синяки и ссадины, провел со мной серьезный разговор, как со взрослым. Я знал, что не такой, как все. Мне же разъяснили, почему, и какая жизнь меня ждет. Чтобы другие дети не заклевали меня и потом, вырастя, не преследовали по привычке, отец решил отправить сына в заповедник учиться на егеря. Расставаться с родителями не хотелось совершенно, но побои и беспомощность настолько глубоко запали в душу, что все время до отъезда я ждал визита незваных гостей…

Но я уже не он, не тот испуганный зверек, боящийся дать отпор. Теперь я сам кого хочешь напугаю.

– Посиди здесь, – шепнул я малышу. – Я скоро вернусь.

Осторожно отодвинув покрывало, вылез из-под кровати. Там стоял Славий, мой двоюродный брат, в окружении нескольких существ с искаженными в злобной гримасе лицами – друзья, которых он позвал с собой поиграть в прятки. Вот ему было можно гулять, где хочешь, и играть с другими детьми. Они толпой набросились на меня, стараясь повалить на пол. Демонесса в розовом платье вцепилась в волосы, другой уродец попытался выцарапать мне глаза, еще кто-то укусил за ухо. Сам Славий стоял в стороне, наслаждаясь моментом, – он точно также поступил и в прошлый раз.

Боль, она давно для меня стала привычным и верным другом. Раз болит – значит еще живой, значит еще можно бороться. Я встал, выпрямившись во весь рост, возвысившись над детьми, словно великан над мелкими тварями, и смахнул их с себя рукой, как надоедливых блох. Затем, чуть согнувшись, подхватил с пола мелкого ублюдка и, держа за воротник, поднес к своему лицу, чтобы видеть его глаза.

– Я тебя больше не боюсь, – тихо прошептал я. – Ты мертв, причем давно убит по моей воле. И сейчас я жалею лишь об одном – что не сделал этого лично. Ты сам по себе ничто, маленький глупый избалованный ребенок, которому дали возможность безнаказанно издеваться над другими. Ты просто не думал никогда, что дети вырастают и однажды могут дать отпор. А теперь исчезни, тень, тебе нет больше места в моем разуме.

По мере моих слов тело Славия уменьшалось на глазах, дергалось, кричало, завывая, а затем просто рассыпалось у меня в руках, растворившись без следа. Еще пара пинков, расшвырять мелких тварей в детских костюмах, и те рассыпались, исчезнув вслед за своим вожаком. Я оглянулся назад, увидев счастливые глаза маленького себя.

– Спасибо, – прошептал он, и, вынырнув из-под кровати, снова потащил меня за собой к двери.

– Займи свое место, – равнодушный пустой голос, не раз снившийся мне в кошмарах.

Я привычно сопротивляюсь, и мое тело – тело семнадцатилетнего подростка – сгибается от внезапной боли, ошейник сжимается, судорога парализует, и я падаю на пол. Ко мне неспешно подходят фигуры в белых халатах, хватают за руки, за ноги и