Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел - Николай Покровский

На этом я заканчиваю характеристику некоторых категорий дел, рассматривавшихся Комитетом министров. Эта характеристика может произвести, пожалуй, неблагоприятное впечатление мало-государственной работы. Но это впечатление было бы неправильным. Разбор каждой категории дел, не говоря о том, что я лично не мог здесь коснуться важнейшей из них, дел железнодорожных, или подробно излагать прохождение более серьезных дел в отдельности, как изучение в лупу или через микроскоп какой-нибудь части большого организма, всегда обнаружит разнообразные дефекты. Но оно не дает общей перспективы, общего понятия о характере деятельности учреждения. В кругу совещательных при монархе органов такое установление, как Комитет министров, было в строе того времени совершенно неизбежно. Есть много дел верховного управления, где нужен совокупный доклад министров, ведающих различные области администрации. Понятно, что благодаря этому компетенция Комитета сделалась очень обширною, и сюда попали, одинаково, дела очень большого значения, напр[имер], железнодорожные, и дела совершенно трафаретные. Во многих случаях Комитет, вследствие громоздкости законодательного аппарата, принимал на себя квази-законодательные функции, создавая определенный порядок и нормы практически, путем прецедентов; напр[имер], так создан был нормальный устав акционерных обществ, определенные нормы пенсий. Эта сторона деятельности Комитета вызывала всегда наибольшие нарекания, как узурпация прав законодательных учреждений. Такие нарекания бывали небезосновательны в отдельных случаях умышленного обхода законодательного порядка. Но, с другой стороны, нельзя не заметить, что у нас этот порядок требовался тогда, да и после революции 1905 г., для многих дел чисто административного характера и только замедлял их разрешение. Такие дела, понятно, не могли быть также предметом единоличного доклада, для этого должно было существовать высокое коллегиальное совещательное учреждение. Задачи его заключались, поэтому, вовсе не в объединении министерской политики, а потому и состав этого учреждения был гораздо обширнее – Комитетом министров он был только по названию, сюда входили председатель Государственного совета и председатели департаментов Совета, особо назначенные члены Комитета и др. Мало того, председателем Комитета был всегда не министр. Сверх того, для дел особо важных, железнодорожных, создано было особое учреждение – соединенное присутствие Комитета с Департаментом государственной экономии. Точно так же человеческие недостатки членов Комитета, которые так легко всегда заметить постороннему наблюдателю, не затемняли общего их отношения к делу. В большинстве люди, прошедшие продолжительную служебную карьеру, люди усидчивого труда и государственного опыта, они относились с должною серьезностью к исполнению своих обязанностей. Разумеется, в Комитете были люди и мало-государственные, но достаточно назвать Н.Х. Бунге, С.Ю. Витте, гр[афа] Д.М. Сольского, Э.В. Фриша, К.П. Победоносцева и вспомнить их речи, всегда проникнутые государственным смыслом, широкими взглядами, громадным опытом, чтобы почувствовать огромную разницу против той безответственной болтовни, которую мы сплошь и рядом слышали с тех пор[291].

Все это я говорю вовсе не для прославления старого режима: были в нем огромные дефекты, от которых он, к сожалению, и пал. Но нельзя все-таки замалчивать правду.

Государственная канцелярия, подобно Канцелярии Комитета министров, но в значительно большем масштабе, распадалась на чинов черной и белой кости. К первой относились экспедиция в каждом отделении, во главе которой стоял экспедитор с помощниками; на них лежала вся формальная часть – рассылка бумаг, переписка, считка и т. п. Так же, как и в Комитете, должность экспедитора была пределом вожделений чинов черной кости, экспедитор достигал высших чинов и звезд и относился покровительственно к молодости белой кости своего отделения. Экспедиция вообще считала начальством только своего статс-секретаря[292]. Среди экспедиторов были знаменитости, вроде Коновалова, в экспедициях были даже династии, от отца к сыну служившие в Канцелярии. Чины белой кости были, конечно, все с высшим образованием и из хорошего круга. Статс-секретари, ведавшие отделениями, по департаментам Совета, были в большинстве люди на возрасте, так как должность их в служебной иерархии была довольно высокая – она числилась в III классе наравне с товарищами министров, но, конечно, далеко не имела того значения: в сущности, статс-секретари по своим функциям были очень близки к начальникам отделений в канцелярии Комитета министров; только масштаб был больше, да и характер дел был иной. Обязанности статс-секретаря заключались в заведовании делами того департамента, при котором он состоял, с полною за них ответственностью. Все прочие чины отделения были простыми исполнителями, работавшими под его руководством. Но, в отличие от Комитета министров, журналы в первой руке писал не сам статс-секретарь, а по более сложным делам – помощники статс-секретаря, а по прочим – более молодые делопроизводители. Так как, однако, отвечал за все статс-секретарь лично, то ему приходилось тщательно рассматривать, а иногда и коренным образом переделывать работу своих сотрудников. Самые журналы департаментов Государственного совета носили существенно иной характер, чем в Комитете министров. Там рассматривались дела высшего управления, и журналы, не являясь в большинстве случаев источником толкования законов и редко получая распространение, имели, если можно так выразиться, характер драматический: речь каждого говорившего по мало-мальски серьезному делу приводилась от его лица. К этому побуждало и то обстоятельство, что журналы Комитета поступали непосредственно к Государю, и каждому говорившему было желательно обратить на свою речь высочайшее внимание. Журналы Государственного совета, особенно журналы департаментов, имели иное свойство: они, прежде всего, на личное усмотрение Государя непосредственно не шли; с другой стороны, эти журналы должны были служить главным источником толкования законов администрацией, судами, Сенатом и частными лицами. Тут, следовательно, важно было не то, кто высказал то или иное мнение, а необходимо было с возможною определенностью выразить мотивы того или иного постановления закона. При таких условиях драматическая форма была бы совершенно неуместной. Поэтому журналы излагались безлично, и только если было разногласие, то приводились мнения большинства и меньшинства, с указанием лишь на полях имен тех особ, которые к ним принадлежали. По общему правилу, принятому также и в Комитете министров, мнение, которое разделял председатель (большинства или меньшинства – безразлично), помещалось всегда на втором месте, начинаясь сакраментальной фразой: «А председатель и согласные с ним столько-то особ полагали». Побудительная к этому причина заключалась, надо полагать, в том, что последнее прочитанное мнение производит наибольшее впечатление. Первая часть журнала, где помещалось краткое изложение министерского представления, называлась почему-то «колбасой»: ее писали, даже заранее, более молодые чины Канцелярии. Затем шли общие суждения и, наконец, замечания по отдельным статьям законопроекта; в конце журнала было заключение, т. е. переделанный департаментом законопроект. Так как дела Государственного совета были часто очень сложные, то никаких сроков для составления журналов, как это было в Комитете министров, не назначалось вовсе. Крупные журналы, иногда в 200 и более печатных страниц, писались и отделывались месяцами. Но в общем с мелкими законопроектами работы было так много, что ощущалась такая же страда, как в Комитете. Каждый день приходилось заниматься до поздней ночи, для меня – тем более, что приходилось еще учиться стилю Государственной канцелярии, которая очень им гордилась, противопоставляя его поверхностному будто бы изложению журналов Комитета министров[293]. Дело облегчалось для статс-секретарей тем, что помощники их были, в общем, люди очень солидные и опытные.