Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел - Николай Покровский

Напротив, варшавский генерал-губернатор князь Имеретинский производил впечатление человека очень приличного, а его отчеты были написаны разумно и интересно. С ними произошел инцидент, о котором я не могу здесь не упомянуть. Порядок хранения всеподданнейших отчетов в Канцелярии заключался только в том, что отчеты нумеровались, т. е. каждый печатный экземпляр имел особый нумер, так что можно было всегда знать, у кого из министров и чинов Канцелярии находится тот или другой нумер. Засим в помещении Канцелярии никакой особой системы запоров не практиковалось: все настолько были уверены друг в друге; кроме того, ради вящей осторожности, министров просили возвращать обратно в Канцелярию экземпляры дел секретных, в том числе и отчетов, по заслушании их в Комитете.

И вот, при такой системе хранения, вдруг обнаружилось, что один из экземпляров отчета князя Имеретинского, с нанесенными на нем высочайшими отметками, был выкраден, переведен на польский язык и напечатан в Лондоне Польской социал-демократической партией[273]. Можно себе представить, какую горячку затеял по этому поводу А.Н. Куломзин, при своем вообще столь беспокойном характере. К чести его следует, однако, сказать, что он ни одной минуты не заподозрил кого-либо из чинов Канцелярии. Все подозрения, даже в среде Комитета, были обращены на самих его членов и на их крайнюю неосторожность в обращении с секретными бумагами. Я ездил тогда по этому поводу к министру внутренних дел И.Л. Горемыкину. С отличавшим его невозмутимым спокойствием он сказал мне, что ничуть этому не удивляется: раз документ напечатан, секрета уже нет, и можно всегда ожидать его появления в печати и в публике. В справедливости этих слов я впоследствии имел случай убедиться много раз. Я скажу даже более: если какой-либо словесный секрет известен более чем двум лицам – секрета также уже нет. Один из трех непременно проболтается четвертому, тот – пятому и т. д.

Как бы то ни было, мною произведено было у нас подробное дознание, не пропал ли какой-либо экземпляр отчета, но ничего обнаружено не было: все отчеты оказались налицо. Приняты были строжайшие меры охраны экземпляров отчетов на будущее время: заведены были особые ящики и ключи от них, за которыми хранились эти экземпляры; установлен был строгий учет последних, сроки возврата разосланных и т. д. И каково же было всеобщее удивление, когда, несмотря на все эти меры предосторожности, со следующим отчетом князя Имеретинского повторилось буквально то же самое, что было с первым. На этот раз, однако, виновный был найден, но не Канцелярией, а Департаментом полиции, который его выследил. Оказался это один чиновник для письма нашей Канцелярии, человек чрезвычайно ловкий и смышленый. Это был золотые руки того отделения, где он служил, в таком образцовом порядке держал он там все делопроизводство. Но, как говорит Грибоедов, «умный человек не может быть не плутом»[274]. Соблазнили его на пустяках: на каком-то концерте встретился он с представителем одной еврейской комиссионной конторы, который предложил ему за скромное сравнительно вознаграждение – по 50 рублей в месяц – доставлять конторе сведения об утвержденных Комитетом министров акционерных уставах немедленно по их рассмотрении Комитетом. Это сравнительно невинное нарушение канцелярской тайны продолжалось, по-видимому, довольно долго; благодаря этому упомянутый чиновник оказался в сетях у конторы, которая однажды предложила ему более серьезное нарушение. Отказаться было уже невозможно: вознаграждение предложено было, вероятно, хорошее, а достать отчет было нетрудно. На следующий год, однако, когда контора обратилась с подобным же предложением относительно второго отчета князя Имеретинского, дело оказалось гораздо более трудным: меры охраны были приняты очень строгие и добыть экземпляр более чем на два дня было почти невозможно. Однако отчет был все-таки выкраден, послан со скорым поездом в Варшаву, там переведен в одну ночь на польский язык и тем же порядком возвращен на место. Если бы Департамент полиции не наблюдал уже давно за сношениями этого чиновника с комиссионною конторою, то и на этот раз ничего не было бы открыто. А.Н. Куломзин, желая снять подозрения с прочих чинов Канцелярии, настаивал на том, чтобы я представил подробные объяснения Департаменту полиции о порядке хранения отчетов. Того же желал и департамент, надеясь этим способом открыть причастность других лиц. Благодаря этому я был дважды подвергнут допросу: раз директором департамента[275], очень суммарно, а другой в губернском жандармском управлении[276] на Тверской два дня подряд, при участии товарища прокурора судебной палаты[277]. Этот допрос был очень продолжителен, и затем мне предложили написать все мое показание. Конечно, никаких новых виновников не оказалось вовсе.

Отчет государственного контролера поступал в Комитет министров раз в год уже в печатных экземплярах и с напечатанными высочайшими отметками. В отличие от отчета Государственного контроля по исполнению росписи, очень обширного и чисто цифрового, отчет государственного контролера содержал в себе изложение его ревизионных замечаний по всем ведомствам. Здесь бывало довольно откровенное и подчас резкое изображение непорядков, обнаруженных Контролем в хозяйстве разных министерств, преимущественно Военного, Морского и путей сообщения. Общие воззрения государственного контролера на экономическое и финансовое положение страны если и излагались, то сравнительно коротко и очень бесцветно.