Конец "Золотой лилии" - Валентин Пронин

– Свидетелей-то не оказалось, – продолжала Ряузова. – Всеволод Васильевич, видимо, очень переживал. Тем более поступил донос Хлупина…

Маслаченко остановил ее:

– Я все это знаю. Я сам, по заявлению Хлупина, вызывал дважды Слепакова и с ним беседовал. К сожалению, мне пришлось присутствовать при его самоубийстве. Он, и правда, был не в себе. Я пытался его остановить в последний момент. Обращался к нему, просил. Напрасно, он не слушал уже никого. Скажите, что еще говорил Слепаков в машине?

– Я отнесла то, что он говорил, к нездоровью, к его повредившейся психике. Например, он упорно настаивал, что с помощью электрического прибора убил того самого Хлупина. По-моему, это была больная фантазия.

– Не совсем. Хлупина он не убил, но, видимо, каким-то образом воздействовал на него. Потому что утром Хлупина увезла «скорая помощь» с тяжелым сердечным приступом. Что еще говорил Слепаков?

– Он сказал: там банда. Старуха, дежурная в их подъезде, кажется, натравила против него Хлупина. А Хлупин того бандита. Когда мы ехали в Барыбино, Всеволод Васильевич что-то упоминал про наркотики. Вроде бы на этаже у него кто-то связан с наркотиками, и консьержка, и который ее замещал на ночь… По-моему, таджик, молодой парень. Но я не очень хорошо запомнила его слова.

– Теперь вопрос вам, Дмитрий, – опрашивал дальше опер.

– Можно на «ты», товарищ капитан. А то я как-то не привык… – усмехнулся Дмитрий.

– Ладно. Поясни: когда ехали с похорон, за вами следовал серый «шевроле». Почему ты так решил? Ты уверен, что это было преследование?

– Конечно. Я проверял. Несколько раз менял ряд, пока двигались по проспекту Мира, потом у Сухаревской выехал на Кольцо и гляжу: «шевроле» – как привязанный. Я туда-сюда, никак не мог оторваться. Только уже позже, у Серпуховского вала. Перед этим разворот надо сделать… А тут затор… Ну, я прямо по тротуару и в переулок… Только так избавились.

– Кто бы это мог быть? Как думаешь?

– Думаю, послали те, кто видели маму в «Лилии».

– Чего им было нужно? Твое мнение.

– Может, поговорить хотели, припугнуть. А то и пальнуть из ствола в суматохе… Там ведь везде пробки. Кольцо переполнено, шум, гул… Никто бы не заметил. Решили все возможные зацепки убрать. Или просто установить, где живет… Все-таки я за маму испугался. Поставил наши «Жигули» на время к товарищу в гараж. И маму попросил к вам в управление не ходить, как бы не засекли.

– Вряд ли ради Нины Филипповны они установили бы ежедневное дежурство, хотя… Ты поступил правильно. Пока лучше быть осторожнее. Не желаешь к нам в контору? Ну, поучишься сначала… а?

– Да нет, спасибо. Рассчитываю стать офицером спецназа. А по поводу «Лилии» у меня есть план. Хочу вот… попробовать.

– Ничего не делай, не поставив меня в известность, – строго сказал Маслаченко. – Мало ли что случится, один не выберешься. Звони, если что. Предположительно, и «Лилию», и «Аргентинские танцы», где тоже работала Зинаида Гавриловна Слепакова, крышуют очень опасные акулы теневого шоу-бизнеса. Плюс наркота. Дело нешуточное, учти, Дмитрий.

– Выпейте все-таки чашку чая, Андрей Андреевич. И надо вам перекусить, наверно, целый день на ногах, – стала уговаривать Ряузова.

Маслаченко вежливо отказался. Убрав в карман карточку с указанием местоположения «Золотой лилии», паролем «Люба» и фамилией директрисы, он надел пальто, попрощался и вышел во двор.

Маслаченко направился через детскую площадку и затоптанный газон к проходу на улицу. В этом месте двумя рядами, друг против друга, выстроились старые железные гаражи. Между ними, как угольная, чернела тьма. Подмерзшая скомканная земля под ногами прикрылась, будто пленкой, тонким слоем мелкого снега. Капитан шел, слегка оскальзываясь, с усилием удерживая равновесие.

Вдруг он заметил, как сплошная тьма между гаражами шевельнулась, заколебалась. Из нее выдвинулись под маркий фонарный свет три нарочито раскоряченные фигуры. Две были довольно высокие, одна пониже. «Так, – сказал себе опер, – хулиганье или чего похуже». Инстинктивно сунул руку в карман, но ничего там не обнаружил. Внутренне изругал себя, что, будто нарочно, следует сегодня расслабленному поведению Рытькова, закончившему срывом задания и койкой в реанимации. Решил попробовать обойти. Не тут-то было: три фигуры заняли растопыренными локтями возможный проход.

Маслаченко прикидывал в уме, как поступить: сбить с ног того, что поближе, и убежать? Или все-таки заговорить, попробовать «отбрехаться»? Может быть, припугнуть? Чем? «Не взял “макарова”, раздолбай! Забыл, что не в балете работаешь?» – запоздало упрекал он себя. Возвращаться обратно к дому было бессмысленно, не успеть. И время для внезапного удара он упустил. Трое стояли теперь вокруг него, как бы закрепив невидимые вершины агрессивного треугольника.

– Не торопись, лох, – сипло, пропойно-прокуренным басом сказал один из рослых, – твой поезд ушел.

– О чем базар, мужики? – Маслаченко заговорил на привычном, давно надоевшем блатном говоре. – Надо чего?

– Гляди-ка, шамкает, как крутой, распальцованный, – издевательски хмыкнул другой, пониже ростом, широкий, с круг лой непокрытой, щетинистой головой.

– Помоги, братан, материально, – подхватил первый общий глумливый тон. – Отстегни мне на кило водяры, ему – на дозу. Ну а Сукачу что останется. Только гляди: он обидчивый. Если не хватит, может рассердиться.

Опер понял, что мирно не разойтись. Надо смотреть внимательно: ножи, газовые баллончики, а то и…

– Ладно, кончайте. Мне пора идти, – он подобрался, готовясь, незаметно выглядывая ближайшего врага.

– Грубишь, паскуда?.. – с врожденной или натренированной лютой злобой прорычал первый рослый и протянул к лицу капитана распяленную ладонь. Маслаченко перехватил ее выше кисти, вывернул сустав и, подцепив хулигана ногой под щиколотку, кинул. Тот с воем грохнулся на мостовую.

Кулак круглоголового сильно, но неточно саданул вдоль щеки. Маслаченко в ответ ударил его слева в ухо, бросая тяжесть руки от плеча. Широкий пошатнулся и отступил, видимо, оглушенный.

Третий оказался рядом, держал правую руку в кармане. Это опасно, понимал опытный опер, – постарался тоже приготовиться для перехвата и носком ботинка ударил третьего в середину голени. Не совсем получилось, потому что у самого нога поскользнулась и потеряла устойчивость. В ту же секунду очухавшийся круглоголовый бросился сзади, обхватил за шею, начал душить.

Маслаченко резко махнул головой назад и услышал противный хруст. Круглоголовый малость обмяк, почти разжал пальцы. Тогда третий нанес милиционеру сильный удар в грудь кас тетом. От боли перехватило дыхание, на короткое время всё в глазах почернело. «Если успеет еще раз врезать, конец, не выдержу…» – мелькнуло в голове. Собрав оставшуюся энергию, рванулся в сторону, таща на себе круглоголового, задыхаясь и видя, что третий заносит кулак.

Вдруг в глазах капитана стало светлее, исчез какой-то слепящий вихрь и ощущение обреченности. Он увидел, как третий, высоко подбросив обе ноги, стремительно полетел на истоптанную снежную плоскость мостовой. Боль в середине груди ослабла, а мир кругом перестал шарахаться и вертеться. Маслаченко различил, как Дмитрий в одних джинсах и рубашке с расстегнутым воротником четко провел хук справа по челюсти круглоголового. Тот сначала упал на колени, а потом лег лицом вниз.