Походные записки русского офицера - Иван Лажечников

Майнц, с одной стороны огражденный реками, с других сторон укреплениями, над которыми трудилось искусство веков с помощью щедрой природы, могущий вместить в себе многолюдный гарнизон, считается сильнейшей крепостью в сердце Европы. Он известен также тем, что пустил в свет двух сынов разного свойства: один распространил ужас на всю землю, вручив честолюбцам новое и сильнейшее орудие истреблять людей; а другой озарил науки новыми лучами просвещения и сохранил навсегда для благодарного потомства произведения великих умов. Я говорю о порохе и книгопечатании, изобретенных в этом городе в четырнадцатом и пятнадцатом столетиях.

Город сам по себе – как и все укрепленные города – пуст, уныл и мрачен. Тщетно будете спрашивать здесь об успехах торговли, искусств и художеств; напрасно станете искать следы мирных забав и удовольствий: они вытеснены отсюда навсегда! Здесь владычествует один Бог войны – и кто не служит под его знаменами, кто для него не трудится, тот верный изгнанник из Майнца. На площади (против древнего дворца), окруженной деревьями, зовущими, кажется, влюбленные пары или мирного певца укрыться в густоте их от городской скуки, увидите важно движущиеся ряды австрийских гренадер с грозными усами или кипящие рои стрелков прусских. На главных улицах солдаты, на берегу солдаты, и в прекрасных домах они же! Можно сказать, что Майнц есть не что иное, как очень красивые, обширные казематы.

Человек великий украшает ныне Майнц своим присутствием. Смиренный в своем величии, скромный в славе своей, гордый одним именем воина защитника отечества; не унывавший никогда в потерях, не возносившийся от бранных успехов; искусный и храбрый, хотя не всегда счастливый полководец; благоразумный тактик и писатель; сотрудник Суворова, но не всегда верный ему помощник; герой всех времен и народов; любовь общая и слава Австрии одним словом, это эрцгерцог Карл! Ему поручена ныне осада всех французских крепостей, лежащих на берегу Рейна; слишком скромное поручение! Но брат императора, видя в нем пользу общему делу, посвятил этой пользе здоровье, труды, неусыпные попечения и дарования свои. Майнц избрал он своим лагерем и местом надзора над движениями французских гарнизонов и облегающими их союзными войсками. Строгостью дисциплины, порядком и добротой души заставляет он как своих, так и чужеземных солдат и жителей любить себя до привязанности и уважать до преданности. Спросите о нем у русского, австрийца, пруссака, баварца – и все с равным восхищением будут о нем отзываться. Позавидуйте мне, друзья мои: я его видел, я с ним говорил!

В шесть часов утра готов он был выехать навстречу нашей гренадер-егерской бригаде и прекрасной батарейной роте полковника Нилуса, при ней находящейся. Извещен будучи начальником этих войск генерал-майором Полуектовым, что полки и рота ожидают его прибытия на этом берегу Рейна, он с небольшой свитой к ним прибыл. Сердца солдат угадали, что он им не чужеземный по деяниям своим; они слышали от своих офицеров, что он бывал в походах с Суворовым, – и встретили его громогласным «Ура!». «В какой губернии стояли эти войска и когда вышли они из мест своего расположения?» – спросил он, узнав, что они расположены были под Петербургом и выступили из квартир своих в конце марта во время половодья. «В три месяца из-под Петербурга на Рейн! Совершенно по-суворовски! – сказал он и прибавил: – Люди так свежи, так живы и здоровы, как будто выступают ныне в поход! Немудрено: воспитанникам Севера и ученикам бессмертного полководца все возможно!» Когда войска проходили мимо него церемониальным маршем, он сказал генералу моему: «Я имел честь командовать некогда храбрыми русскими солдатами; ожидал ныне этого счастья: но судьба и люди иначе расположили!..» Самый лестный отзыв, самая лучшая похвала нашим северным героям в устах истинно великого человека. Он пригласил начальников и несколько офицеров к столу. Он обедает очень рано, не по-придворному, а по-солдатски. Говорят, что он имел некогда у себя table ronde, наподобие столов рыцарских времен; свобода и равенство при нем присутствовали. Вблизи я успел лучше рассмотреть эрцгерцога. Он малого роста, худой, сухощавый; одевается просто; лицо у него очень приятное; глаза его блестят огнем ума; какая-то восхитительная улыбка покоится на устах его, особенно когда он говорит. Все окружающее его оживлено, кажется, его душой; весь двор его носит на себе признаки его любезности. Он сам занимался военными гостями своими, как ласковый, хлебосольный русский помещик; каждому офицеру сказал несколько слов, каждого обворожил этими словами.

Присутствие великого человека есть лучшая школа нравов. Советовал бы я надутому вельможе, величающемуся пергаментами своими, и гордому честолюбцу побывать у него: они вышли бы от него добрее, умнее и смиреннее. Взирая на него, невольно скажешь: скромность есть печать истинного величия. Посмотрите на эрцгерцога Карла в кругу его; взгляните ни него в его творениях;[39]последуйте за ним в пыль сражений. Там бьет он гордость; тут учит побеждать врагов, не скрывая собственных ошибок; здесь побеждает их – везде он герой истинный, везде он человек великий!

Провидение, столь ясно ознаменовавшее себя во всех происшествиях нынешней войны, хотело, кажется, наложить печать чудесного и на некоторые места этих знаменитых событий. Новейшие происшествия представляют тому разительные свидетельства. Близ прекрасного Союза (la belle Alliance) соединились силы двух держав, подали друг другу руки два героя (Веллингтон и Блюхер), чтобы сокрушить у гидры властолюбия последнюю главу ее. На равнинах Добродетели (Vertus) могущество России праздновало торжество свое перед взорами целой Европы. На горе Любимой (Mont-Aimé) Любимец Небес угощал своих союзников зрелищем этого могущества. И где же, как не на полях этих, приличнее Кротости и Благости в венце собирать дань удивления и уважения с сильнейших владык земных?

Никогда Шампания не представляла зрелища, какого в нынешние дни она свидетельница. 24-го нынешнего месяца 165 тысяч русских воинов расположили в ней свой стан. На ровном, как пол, пространстве нескольких верст белеются шатры их в нескольких рядах, блестят орудия и дымятся костры бесчисленные. Веселье и довольство царствуют в этом стане.

После трехдневного отдыха войска начали готовиться к смотру. 26-го числа назначен был опыт смотра сего. Ожидали к нему одного фельдмаршала Барклая-де-Толли; но когда полки и артиллерия построились в каре, государь император нечаянно обрадовал их своим присутствием. Его величество встречен и сопровождаем был радостным «Ура!», этим верным отголоском побед и любви русских воинов к царю своему. Движениями войск государь был очень доволен – прекрасный опыт ручался за прекраснейшее исполнение в глазах знаменитых зрителей.

Поля Вертю как будто нарочно образованы природой для смотра многочисленной армии. Расстилаясь с одной стороны на несколько верст гладкой равниной, на которой не мелькает ни одного куста, ни одного скромного ручейка, представляют они с другой стороны остроконечный холм, с которого взор может в один миг обозреть все обширное пространство их.

29-го происходил сам смотр. Первые монархи мира (вместо некоторых из них представители их), первые полководцы нашего века прибыли на поля Шампании быть зрителями и вместе ценителями могущества России. Они увидели в день этот, на какой степени должна стать между государствами сия царица Севера, чего могут страшиться от сил ее и надеяться от известной правоты ее и миролюбия; они увидели, что ни многолетние войны, ни чрезвычайные средства, употребленные Россией для сокрушения колосса, возвысившегося на могуществе нескольких держав, не могли истощить силы ее; они узрели ныне оные в новом блеске и величии – и принесли ей на весы Политики дань изумления и уважения.