Одного человека достаточно - Эльс Бэйртен

– Именно, – отвечает она, – Дэли. Вот и не сокращай его до одной буквы.

Этьен громко кашляет.

– Думаю, мы можем сойтись на Лили, это уже звучит достаточно красиво. А что касается программы, возьмем то, что пела Жюльетта. В ее репертуаре все песни, что любит местная публика. Я уверен, ты с ними справишься, Лили, сейчас я их принесу.

И вот мы сидим вдвоем. Лили и я.

– А кто такая Жюльетта?

– Она тут пела в прошлом году.

– Почему вы ее опять не позвали?

– Мы звали. Но она больше не хочет.

– Ты нагнал на нее страху?

– Страху, я?

– Ну ты тут всем вставляешь по первое число.

Эта грубиянка смеется надо мной. Ты взрослый человек, Вилфрид, будь выше этого.

– Я тебе уже говорил, что я буду писать для газеты? О тебе тоже напишу. Мы нашли певицу, и она невероятная, вот что я напишу.

– Папа тоже так говорит. Лили, милая, ты просто невероятная.

Ее лицо мрачнеет. Неудивительно, с таким придурком, как ее отец.

Сперва строит из себя достойного человека, а потом раз – и сбегает, хлопнув дверью. Без объяснений. Она, должно быть, очень несчастное создание.

– Мама думает, он сейчас в Италии. Знаешь его сценический псевдоним?

Алессандро Дэлио, да. Она говорит, он всю жизнь ощущал себя наполовину итальянцем. Но он родом отсюда! Спрашивается, что он будет там делать, он же там ничего не знает. Знаешь, что мама говорит? Если сосуд полон, то из него льется через край, а папин сосуд полон. Чем же, спрашиваю я. Тоской по родине, ответила она. Представляешь? Как можно тосковать по чему-то, о чем ничего не знаешь? И знаешь, что еще она говорит? Что мы не должны его винить. Можно, я еще кое-что скажу? Я его все-таки виню. И она винит. Она и так целыми днями сидела в своем музее, а теперь она там еще и спит.

– Что она делает в музее?

– Работает. Она что, вам не сказала? В духе моей матери. Она думает, что вы не поймете. Какие спектакли она закатывает с этим своим музеем! В нем куча картин, и все они принадлежат государству, но она ведет себя так, словно они ее собственные! Мне надо присматривать за детками, вот как она о них говорит. Я вообще-то тоже ее детка, говорю я ей. Если есть желание, тебе можно со мной, отвечает она, я найду тебе работу в музее. Можешь в это поверить? Насколько надо быть дурой, чтобы мне такое сказать? Она моя мама, и если она меня совсем не понимает, то кто тогда поймет?

Я вижу, как она глотает слезы, но молчу. Я не хочу отвечать за ее слезы. Но она не плачет. Вдруг поднимает взгляд на меня, глаза ясные, как летнее небо.

– А ты так и не сказал, почему эта Жюльетта больше не хочет у вас петь.

Может быть, она не справляется?

– Она лучшая из лучших.

– Лучше меня? Тогда вы должны упросить ее. Где она живет?

Я качаю головой.

– Я жду ответа.

– Ты целовалась под ее окном.

Она сердито смотрит на меня.

– Только попробуй снова начать про этот поцелуй…

– Ты должна была видеть, как она сидит на стуле у окна. Ты же заметила, что с ней что-то не так?

– Правда? А что с ней?

– Ты не поймешь, ты слишком маленькая.

– Слишком маленькая, говоришь?

– Очень-очень маленькая, – улыбаюсь я.

Она вскакивает на ноги. Стоит передо мной со сжатыми кулаками.

– Ты прямо как моя мать, знаешь? Делаешь вид, что беспокоишься за меня, а на самом деле тебе плевать. Как будто я не вижу, что тут происходит. Ну и не рассказывай, мне больше не интересно. И знаешь что? Если хочешь певицу, пой-ка сам!

За ее спиной захлопывается дверь.

В следующую секунду появляется Этьен.

– Она ушла, – говорю я горестно, – и больше не хочет петь.

– Ты самый большой тупица из всех, кого я знаю. Так и напиши у себя в газете.

Большими шагами он выходит на улицу.

Я остаюсь сидеть. Один.

Самый большой тупица.

Я пугаюсь дверного звонка. Видимо, я уснула. Такое случается, если ночью не можешь закрыть глаза.

Звонят опять. Теперь в два раза длиннее.

Никто не трезвонит так долго, если новости дурные.

Я прижимаю руки к груди. Чувствую, как выходит воздух. Выглядываю в окно. Та красивая девчонка. Опять звонит.

Моя голова трещит.

Много от чего можно сойти с ума, говорили мне в лечебнице. Обычно ты чувствуешь, как подступает безумие. И иногда можно удержаться. Мы научим тебя это делать.

Я осторожно приоткрываю дверь.

– Мне нужно с вами поговорить. Пожалуйста?

Прежде чем я успеваю ответить, она проходит мимо меня в коридор, идет в дом. В следующую секунду она уже у кухонного стола. Вблизи она еще красивее. И волосы не крашеные. Но все равно не такие красивые, как волосы нашей Миа. Это единственный плюс ранней смерти. Остаешься красивой навсегда.

Я смогу удержаться.

Вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и вдох и выдох и

– Ты, должно быть, Жюльетта? Я Лили. Лили Дэли, родственница ребят. Они мне позвонили, сказали, что будут танцы и не хочу ли я спеть, ну уж точно не в вашей дыре, ответила я. Тебе стоило их слышать.

Она вздыхает, отбрасывает волосы и смотрит на меня.

– Кажется, ты поёшь намного лучше меня.

Если бы только Луи был здесь.

– Можно попить? Я бежала сюда. Подойдет вода из-под крана. Где можно взять стакан?

Она жадно пьет. Потом берет стул. Садится. Ей не позволяли садиться. Сейчас мимо пройдет Луи, а я его не увижу. Она берет «Де Газетт».

– Ты вырезала объявление, – замечает она, – тебя интересует гонка? Почему тогда не споешь? Ты потеряла голос? Или есть что-то, о чем мне следует знать? Я имею в виду, этим ребятам можно доверять?

Она молчит и смотрит на меня.

– По-моему, ты и правда потеряла голос. Тогда они серьезно влипли. Если я не вернусь, я имею в виду.

Она улыбается. Она еще красивее, когда улыбается.

Она вдруг встает. Идет в комнату.

– Как у тебя много пластинок! Что самое любимое? Я гляну, какая у тебя сейчас в проигрывателе. Ага. Джуди Гарленд. Тоже в списке. Я знаю только ту песню про радугу, а ты фильм смотрела?