Тагир. Ребенок от второй жены - Яна Невинная

— Ты… — сипит сквозь зубы, даже слышен свист выдыхаемого воздуха.

Отшатываюсь, когда взгляд ее становится осмысленным. Там горит такое разочарование и презрение, какое я никогда не видела у нее.

— К-как папа? — сглатываю и кладу руки на грудь, в которой бешено бьется сердце.

— Уходи, — устало вздыхает, пальцами впивается в косяк, загораживая собой палату.

Он там. Чувствую это, знаю. Но мама настроена решительно, глаза горят ненавистью, сама она источает ярость и боль. Казалось, ее душа надломлена и разбита, но излечить ее я не в силах.

— Прошу тебя, мам, — шепчу с отчаянием, по взгляду вижу, она всё знает. — Отцу помогла операция? Он поправится? Скажи мне…

Мой шепот падает в тишину коридора. Время замирает, мы смотрим с ней друг на друга, будто кроме нас здесь никого нет.

— Ты нам больше не дочь, — поджимает губы, гордо выпрямляется. — Лучше бы отец умер, чем… Аслан в гробу перевернулся, когда ты предала род и пошла против отцовской воли.

— Что ты такое говоришь, мама… — тянусь к ней мысленно, хочу сделать шаг вперед, но она с такой брезгливостью и яростью кривится, что не могу двинуться с места.

— Отец отказался от тебя! — цедит сквозь зубы. — Больше не приходи и забудь нас. У тебя больше нет семьи.

Вокруг гулкая тишина, но мне кажется, что я слышу, как вдребезги разбивается мое сердце о суровую реальность.

— А насчет денег, мы вернем всё до копейки, я буду драить полы, отец — горбатиться, но мы вернём. Нам подачки этих тварей не нужны! — яростно шипит, дергая себя за волосы, бьет по груди, намекая на честь рода, которую я у них отняла.

— Я ненавижу их не меньше, мама, но вы всё, что у меня есть. Разве я могла дать отцу умереть? — со слезами на глазах подхожу к маме, не в силах находиться вдали.

В груди ноет, душа болит, ноги подкашиваются, в теле слабость, но я держусь из последних сил. Заглядываю в глаза матери и ищу там… Прощение… Спасение… Но там лишь пустота.

А затем пространство оглушает пощечина.

— Харам! — ее голос, полный злости. — Кхахьпа!

Трогаю горящее лицо, чувствуя, как синяком наливается щека. Прикрываю глаза и чувствую удары по телу от родной матери. Большего унижения не испытывала даже в тот день, когда в меня кидались камнями.

И в какой-то момент меня прижимают к груди, закрывая от ударов. Открываю глаза, чувствуя, как пахнет парфюмом Тагира.

— Ты! — с ненавистью выпаливает мама, узнав в нем того, кого проклинала все эти годы.

— Отпусти, — слабо трепыхаюсь, желая, чтобы он ушел.

Он всегда всё портит, мешает, уничтожает.

— Мама, — подаю голос, но практически задыхаюсь, убирая чужие руки от себя, но безуспешно.

— Будь ты проклят! Проклят! Проклят! — кричит, надрывается мама.

Я в слезах тянусь к ней, но Тагир оттесняет, в то время как к маме бегут медсестры и пытаются ее успокоить.

— Мама! Прости меня, мама… — ничего не вижу из-за пелены слез.

В ушах вата, а затем крики ее утихают. Маме вкололи успокоительное, и голова ее повисла. Хочу подойти и поддержать, вот только, когда я поднимаю взгляд, вижу лицо отца через открытую дверь палаты. Безликое, серое, словно я для него умерла.

Отшатываюсь, задыхаясь, кладу руку на грудь и тяжело, с надрывом и сипением выдыхаю.

— Идем, тебе нельзя нервничать, — всё, что говорит Тагир, пытается поднять меня с пола, но я не помогаю ему.

Руки мои висят плетьми, сама я безразличным и пустым взглядом смотрю в никуда. Разорвалась последняя ниточка, что связывала меня с домом. Больше не существует Ясмины Каримовны Булатовой. Она умерла. Здесь и сейчас.

Я настолько опустошена, что позволяю Тагиру взять меня на руки и отнести к машине. Мне безразлично, что сижу на его коленях, практически неразделима с ним, скрытая тонированными стеклами задней части машины. Безразлично, что он примет мою покорность за слабость и желание сблизиться с ним. Сделать шаг навстречу к примирению.

Пусть! Он быстро убедится в обратном, я не дам ни ему, ни себе вольностей, только посижу так… Совсем немного. Приду в себя. Научусь заново жить и дышать с пониманием, что я ничейная дочь. Сирота при живых родителях. Как же не хватает тепла…

Его руки гладят меня по волосам, прижимая к твердой груди, в которой я слышу размеренный стук сердца. Мое же буквально застыло. Перестало биться. Не качает кровь по венам, не работает больше. Тело задеревенело, я была неспособна двигаться.

Но, когда автомобиль остановился, вся дремота слетела с меня, словно напускная. Я очнулась с острым понимаем, что совершила непоправимое! Искала защиты в объятиях врага! Да, я никчемная, слабая, слишком слабая, чтобы бороться с обстоятельствами, но я должна взять судьбу в свои руки. Терпеть больше нельзя.

Подорвалась, отодвигаясь от Тагира подальше, выглянула в окно и с тягучим чувством страха посмотрела на дом.

— Идем, — усталым голосом произнес Юсупов, точно поняв смысл моего взгляда, и первым открыл дверь.

Я застыла на своем месте, и такая злость меня взяла вместо опустошения. Почему я должна бояться, трястись и терпеть чужие козни и насмешки? Разве я желала выйти замуж за чужого мужа и рожать ему наследника? Меня вынудили!

Стискивая челюсти, нажимаю на ручку дверцы и выбираюсь из машины на закостенелых ногах, глядя перед собой. В этом доме мне ждать защиты не у кого, а обманывать себя и оттягивать неизбежное больше не вижу смысла. Если я уже беременна, то мне стоит начинать защищать себя уже сейчас. Настало время разговора с Наилей. Она пыталась меня убить, а такое прощать я не намерена!

— Давай поговорим, Ясмина, — глухой голос Тагира застает меня уже у самой двери, к которой я подошла первой. Прошагала расстояние так быстро, будто за мной черти гнались. Но нет, только само исчадие ада следовало за мной по пятам.

Замираю, чувствуя его присутствие за спиной так отчетливо, что холодные мурашки бегут по коже. Хватаюсь за ручку двери и не двигаюсь, ощущая, как он подходит ближе и практически дышит мне в спину.

— Так больше не может продолжаться, — твердо произносит, отчего у меня екает сердце, но я сдерживаюсь из последних сил. Не оборачиваюсь и избегаю прямого взгляда. — Ты… Возможно, уже беременна.

Последнее предложение упало в тишину и осталось без ответа.

— Сегодня ты можешь спрятаться в доме, но, когда мы переедем в другой, помни, там мы будем вдвоем, — добавил, когда уже перестал ждать, когда я соизволю нарушить обет.

Не сдался. Он никогда не сдавался, мой Тагир. Хотя нет, не мой. Чужой! Он изменился и стал чужим, способным на подлость, измену, насилие. Если бы я могла говорить с ним, я бы сказала, что ненавижу его всем сердцем. Презираю за то, что уничтожил мою душу. Разрушил семью.