Петр Аркадьевич Столыпин. Воспоминания о моем отце. 1884-1911 - Мария фон Бок

Проведением хуторской реформы, где каждый крестьянин становился сам маленьким помещиком, уничтожалась партия социал-революционеров. Поэтому понятно их стремление остановить реформу. Работа этой партии выражалась не только в агитации среди крестьян, часто благодаря этому противодействовавших проведению реформы, но и вообще в искусной агитации против моего отца и устройстве постоянных на него покушений.

Работал мой отец далеко за полночь, обыкновенно до трех часов ночи, причем никогда днем не спал, если не считать короткого отдыха, который он себе позволял ежедневно перед обедом. Тогда он ложился у себя в кабинете на диване и немедленно засыпал на пятнадцать минут, после чего вставал абсолютно свежим и бодрым. Утром он всю жизнь к половине девятого уже совершенно одетый пил кофе.

При такой напряженной работе ему была необходима хотя бы часовая прогулка на свежем воздухе, но каждый выход или выезд папа из дворца был сопряжен с такой опасностью для его жизни, что прошло некоторое время, пока не был выработан план устройства таких прогулок.

Ведь хорошо было известно не только полиции, но и моему отцу, что партия социал-революционеров не прекращает готовить на него одно покушение за другим, и эта работа шла особенно усиленным темпом до 1909 года, когда деятельность революционеров несколько ослабела. В 1906 же году боевая дружина партии работала исключительно интенсивно. Не менее основательно работала и полиция, искусно открывая готовящиеся покушения.

Начальник охраны папа, разработав план прогулок и выездов, доложил, что он только в том случае может взять на себя ответственность за охрану, если папа на улице не будет давать никаких приказаний ни шоферу, ни кучеру, а будет следовать лишь по тем улицам, которые будут заранее указываться при каждой поездке.

Сначала такая постановка дела начальником охраны сильно раздражала папа, но после некоторых открытых покушений он совершенно с этим согласился.

Работа охраны Зимнего дворца была сильно облегчена массою входов и выходов из него, ведущих на разные улицы.

Выходя из дому, папа сам вперед не знал, какой подъезд будет ему указан для выхода, куда будет подан его экипаж, и если совершалась прогулка, то не знал, куда его повезут. В определенном охраной месте экипаж останавливался, папа выходил из него и совершал часовую прогулку пешком. По окончании прогулки мой отец не знал ни по каким улицам его повезут, ни к какому подъезду подвезут. Эти остановки происходили в самых разнообразных местах, обыкновенно на окраинах или за городом.

Поездки с докладом к государю, жившему зимой в Царском Селе, а летом в Петергофе, тоже происходили разными способами и были обставлены самыми тщательными мерами предосторожности. Почти всегда папа ездил с докладом к государю вечером и возвращался около часу ночи.

Из частных лиц первые два года папа не бывал ни у кого, за исключением своей сестры Марии Аркадьевны Офросимовой.

Тетя Маша Офросимова переселилась с семьей в Петербург этой зимой и из дому совсем не выходила, так как была очень больна. Мой отец глубоко любил свою единственную сестру и, невзирая на связанную с этим опасность, ездил к ней во время ее болезни.

Через короткое время охрана открыла, что бывшая свободной квартира, напротив дома тети Маши, была нанята возбудившим с самого начала подозрения лицом. Когда же установили наблюдение, выяснилось, что квартира нанята террористами. После ареста человека, снявшего квартиру, он сознался, что должен был, по постановлению партии социал-революционеров, произвести покушение на папа. На следствии он показал, что два раза его рука поднималась для выстрела в моего отца, когда он подходил к окну, но папа оба раза был не один: один раз подвозил на кресле к окну свою больную сестру, а другой раз разговаривал с поставленным им на подоконник мальчиком и при этом так нежно с ним обращался, что рука убийцы невольно опускала револьвер.

После Рождества мама стала вывозить меня в свет, но заставить меня делать визиты, ездить на балы, примерять платья и шляпы оказалось делом не легким.

«Свет» я вообще не любила, развлекаться не стремилась, а теперь с тяжелобольной Наташей настроение стало совсем не «светское», и сердце не лежало ни к каким увеселениям.

За этот сезон было несколько красивых балов, самый удачный из которых был «têtes poudrèes» во французском посольстве.

Все дамы были на этом балу или в париках, или напудренные, что придавало залу очень оригинальный и красивый вид.

Были красивые большие балы у графини Мусиной-Пушкикой и княгини Трубецкой. Но в общем, я наши петербургские балы оценила только тогда, когда уже, будучи замужем, приезжала в Петербург из Берлина.

Масса блестящих мундиров военных и огромное количество бриллиантов у дам создавали картину до того блестящую, что заграничные балы с нашими и сравнивать не приходилось.

Масленица была в Петербурге самой веселой неделей, во время которой балы, представления, катания на тройках сменяли друг друга без перерыва.

Ровно в двенадцать часов ночи, в воскресенье перед постом, все прекращалось – театры закрывались, гости в частных домах разъезжались, и утомленная последней неделей молодежь, полная радостными воспоминаниями и радужными надеждами, отдыхала все семь недель Великого поста.

Многие девицы кончали сезон невестами; постом готовили приданое, а на Красную горку[28] праздновалась свадьба.

При дворе в эти годы уже не бывало приемов, так что про великолепные балы в Зимнем и Аничковом дворцах я знаю лишь по рассказам старшего поколения.

Обеим императрицам ездила я представляться с моей матерью – Марии Федоровне в Гатчину, а Александре Федоровне уже весной в Петергоф.

Поездка в Гатчину ответила вполне, с самого начала до конца, моим детским представлениям о приеме у императрицы.

Приехав из Петербурга в Гатчину в специальном вагоне, мы были встречены на вокзале придворным выездным лакеем, усадившим нас в придворную коляску.

Через несколько минут езды по городу въехали мы в ограду дворцового парка, и коляска бесшумно покатилась по мягким гладким аллеям. Вскоре среди деревьев показался большой, строгой архитектуры дворец, и нас провели через множество комнат и зал. При входе стояли огромного роста арапы в ярких, декоративных костюмах.

В комнате, перед кабинетом императрицы, нас встретила ее личная фрейлина графиня Гейден, с которой мы и посидели несколько минут, пока не вышла от императрицы представлявшаяся ей дама, и графиня Гейден провела нас к ней.

Первое впечатление от императрицы-матери было: как это можно с таким маленьким ростом сочетать эту царственную величавость? Ласковая, любезная, простая в обращении, Мария Федоровна была императрицей с головы до ног и умела сочетать свою врожденную царственность с такой добротой, что была обожаема всеми своими приближенными.