Зов серебра - Татьяна Корсакова

А волчий вой заглушил рев мотора. На площадке перед замком парковался еще один автомобиль.

– Чернокаменский мэр изволил пожаловать на ужин, – сказал Орда почему-то шепотом, а потом во весь голос заорал: – Тимофей Петрович, голубчик! Да что ж ты там возишься? В дом иди, расстегаи с перепелами стынут уже! – Орда снова глянул на Романа, подмигнул заговорщицки: – У нас тут так принято – высоким штилем. Блюдем и сохраняем историческую достоверность, так сказать. На том и стоим!

Он спрыгнул с подоконника, поправил расхристанную рубаху, поманил Романа за собой в холл.

А в холле уже встречали дорогого гостя. Из кухни выбежала тетя Люся, следом какая-то молоденькая девчонка в униформе горничной с крахмальной наколкой в волосах. Даже Антон Палыч, кажется, мгновенно протрезвевший при виде городского головы, стоял, вытянувшись в струнку, и смотрел с подобострастием. А по лестнице спускалась Амалия. Чернокаменский мэр, крупный мужчина слегка за сорок, топтался на пороге, в одной руке он держал роскошный букет цветов, а в другой корзинку с торчащей из нее разнообразной снедью. Корзинку он сунул Антону Палычу, а сам с цветами наперевес бросился к лестнице, разве что на одно колено не упал в рыцарском порыве. Амалия приняла цветы с легкой улыбкой, позволила мэру приложиться к ручке, поверх его макушки сделала знак тете Люсе, и та вместе с горничной скрылась за дверью кухни.

– Опоздал, – сказал Тимофей Петрович, не выпуская ладонь Амалии. – Ты уж прости меня великодушно! Сумасшедшие дни настали!

– Сумасшедшие дни и сумасшедшие ночи, – поддакнул бухгалтер. – Волки! – добавил многозначительно. – Прямо вместе с машиной моей взяли меня в оцепление. Хорошо, вот Роман мимо проезжал, спас. Буквально спас!

– А, так это ваша колымага там на дороге стоит? – На бухгалтера мэр даже не глянул.

– Отчего же колымага?! – оскорбился Антон Палыч. – Вполне приличная машина, новенькая, еще на гарантии! Мне бы только эвакуатор… – Он засуетился, захлопал себя по карманам пиджака. Наверное, в поисках телефона.

– Ужин через двадцать минут! – объявила Амалия, обращаясь одновременно ко всем присутствующим. – Тимофей Петрович, расскажешь о своих сумасшедших днях за столом.

За двадцать минут Роман успел сделать многое: принять душ, переодеться, проверить электронную почту. Пока возился с ноутбуком, вспомнил, что именно ускользало от него весь этот день. Вспомнил и замер в растерянности. Сказать по правде, та история всегда казалась ему дикой и неправдоподобной, и если бы рассказал ее не давний товарищ, а посторонний человек, то веры бы такой истории не было никакой. Но вот сейчас, вспоминая и анализируя, Роман все сильнее укреплялся в мысли, что товарищу следует обязательно позвонить. Может быть, и дичь, может, и совпадения, но слишком уж все странно. Лучше перестраховаться.

В столовую Роман спустился в числе первых. Сказать по правде, от всех этих треволнений на него напал нешуточный голод. Почти волчий, если упоминание волков здесь вообще уместно. Длинный, застеленный белоснежной скатертью стол был сервирован, словно для торжественного ужина, а не для уютной посиделки в узком кругу: цветы, свечи, фарфор, серебро. Что ни говори, а Амалия знала толк в красоте и стиле. Жаль, что выбор постояльцев и гостей от нее не зависел, потому что компания за столом собралась весьма разношерстная и не слишком приятная. Орда демонстративно уселся подальше и от Сциллы, и от Харибды, мэр на правах почетного гостя занял самую выгодную позицию между Амалией и Стеллой. На Стеллу он поглядывал с нескрываемым восхищением, из чего Роман сделал вывод, что городской голова – тот еще бабник. Стелла же не смотрела ни на кого. Она презрительно кривила губы и нервно барабанила ногтями по кромке фарфоровой тарелки. Весь вид ее кричал о том, что ей здесь не место, что ее место в Голливуде или, на худой конец, на красной ковровой дорожке в Каннах. Диана, наверное, по причине молодости и душевной незамутненности долго обижаться и страдать не умела, поэтому с любопытством оглядывала присутствующих. Куда больше остальных ее внимание занимал парень, устроившийся в дальнем конце стола напротив Амалии. Если бы Роман не являлся мужчиной, он сказал бы, что парень чертовски хорош собой и чертовски обаятелен. На вид ему было лет двадцать пять, и отчего-то казалось, что бо́льшую часть из этих лет он прожил за границей. Вот только ему не требовалось пыжиться и пытаться доказать свою значимость окружающим, как это делала Сцилла. Наверное, он уже родился принцем крови. И даже бледность, и даже лихорадочный румянец свидетельствовали не о его нездоровье, а об аристократическом происхождении. Кроме того, Романа не отпускало чувство, что он уже где-то видел и эти глаза, с радужкой необычного золотистого цвета, и обаятельную улыбку, и не менее обаятельную ямочку на подбородке. Точно видел! Вспомнить бы еще где.

– Это Максимилиан Шанс, – шепнул сидящий по левую руку от Романа Антон Палыч. – Модный художник, сверхновая в мире изобразительного искусства! – Он говорил так, словно цитировал заметку из какого-нибудь журнала. А может, и цитировал. – Лет пять уже как приезжает на наш остров. Говорит, что за вдохновением, чтобы припасть и напитаться. Они все припадают и питаются, место здесь такое особенное, темным гениям сплошное раздолье.

А Роман понял, почему лицо парня кажется ему знакомым. Да потому, что Максимилиан Шанс и в самом деле являлся темным гением! Его картины пугали и завораживали одновременно. В каком-то смысле это были не картины, а двери, порталы между миром реальным и миром призрачным. Если бы у Романа завалялось лишних пару сотен тысяч долларов, он бы, пожалуй, купил одну из работ Шанса. Нет, вешать такое в кабинете над рабочим столом или, боже упаси, в гостиной он не стал бы, поселил бы картину в отдельной, лишенной окон комнате, в которую заходил бы очень редко, лишь в минуты особой душевной слабости, когда жизнь немила и кажется, что хуже уже быть не может. Так вот, достаточно взглянуть на любое из полотен Шанса, чтобы понять – все может быть куда хуже и куда страшнее, просто обычному человеку недостает фантазии такое придумать. Обычному человеку недостает, а темному гению Шансу – очень даже достает! И ведь не скажешь, что этот молодой, по-европейски раскованный парень – тот самый Максимилиан Шанс! Да уж, чуден мир и славный город Чернокаменск!

Ева явилась к ужину последней, змейкой шмыгнула на единственное свободное место. Так уж вышло, что место это оказалось рядом с Романом.

– Привет, недотрога, – сказал он, понизив голос до шепота.

– Уже виделись.

Вот что ни говори, а недоставало ей воспитания. И сама дикая без меры, и повадки у нее тоже дикие. После кувырка с подподвыподвертом, который она ему организовала, у Романа до сих пор ныло пониже спины. Да и чувство собственного достоинства тоже поднывало. Что уж там!

Ужин Амалия начала с представления друг другу гостей и постояльцев. Сделала она это тонко и деликатно, без объявления титулов, регалий и зачитывания списков заслуг перед отечеством. В каком-то смысле Роман был ей за это благодарен, потому что его заслуги перед отечеством оказались весьма скромными и не заслуживали освещения. А Еве, похоже, было все равно. И аппетит, по всей видимости, у нее отсутствовал. В отличие от Романа! Потому что, надо признать, тетя Люся готовила изумительно, и каждое блюдо, поданное к ужину, заслуживало наивысшей похвалы.