Черный пудель, рыжий кот, или Свадьба с препятствиями - Елена Михалкова

У Саши Стриженовой менялся голос.

Он танцевал с ней, пил текилу в клубах, балансировал на перилах мостов, целовал ее под фонарями, дарил волосатые кактусы, дурачился и вел себя по-мальчишески.

Но именно мальчишки и не хватало в ее жизни последние десять лет.

У Саши Стриженовой менялась судьба.

Макар Илюшин поднял голову и наткнулся на странный пристальный взгляд своей подруги. Елки, глазищи какие…

– Ты чего? – улыбнулся он.

Саша Стриженова с силой взлохматила ему волосы и накрыла их обоих пледом.

1

– Так здесь я была! Прямо вот тут в кухне и носилась как подорванная.

Нина посолила борщ, важно булькавший на плите. Вместо свадьбы им придется готовиться к поминкам. Значит, надо запастись рисом для кутьи. Лимон, лимон… Где же лимон? А, вот. Человек пятьдесят соберется. Из Еремихи племянницы приедут. И родителей Лешки с Ваней не забыть бы посчитать!

Эти двое больше всех огорчились смерти Елизаветы Архиповны. Слезами заливались, сморкались в трубку, а закончили разговор просьбой взять себе на время их отпрысков, поскольку пристроить братьев летом ну совершенно некуда. «Вы же добрая женщина!»

Ну да. А борщи у добрых женщин сами появляются, по мановению волшебной палочки. Хоть бы денег на продукты подбросили, халявщики.

Нина мельком взглянула на крутившегося возле нее парня с глупым именем Макар и невпопад заметила вслух, что, поди, у феи-крестной-то образование было приличное, швейный техникум, не меньше. Факультет конструирования и моделирования.

Судя по вытянувшемуся лицу паренька, он такого заявления не ожидал. И с языка его рвалось: «Это вы, Нина, к чему?»

К чему, к чему… К тому, что за любым удачным выступлением всегда стоит кропотливая подготовка. Даже если со стороны это выглядит как «помахала палочкой над тыквами». Про фей – это сказки для дурочек, то есть золушек. А мы-то понимаем, сколько на том платье вытачек в стратегически важных местах и как умело втачан кружевной рукав.

У паренька в глазах мелькнуло эхо прозрения.

– Хотите сказать, убийца не спонтанно совершил нападение? Подготовился?

А ведь молодец, подумала Нина. Мозги-то не пропащие.

Обычно ее собеседники тщетно пытались ухватить ниточки сысоевских мыслей и подвязать друг к другу. Мыслительный процесс у Нины выглядел как одеяло в стиле пэчворк. Тут лоскуток, там лоскуток, здесь третий. И ничего между ними общего на первый взгляд. А отойдешь на шаг – и складываются твои лоскутки в один красивый продуманный узор. Мозаика!

– Тогда Галя Исаева убить вашу тетю никак не могла. У нее мотива не было.

– Верно, – признала Нина не без огорчения.

– Значит, это кто-то из ваших? – Паренек не утверждал, а спрашивал.

– Из наших никто не мог. Со стороны пришли.

– И поджидали Елизавету Архиповну на полянке? – кивнул Макар.

Иронизирует, поняла Сысоева.

И пошла в атаку:

– Елизавета Архиповна была себе на уме. Могла и о встрече договориться. Не зря она из-за стола сбежала, ой не зря!

Илюшин представил, как, взглянув на часы, старушка на ходу устраивает импровизированное разоблачение родственников и, воспользовавшись поднявшейся суматохой, сбегает с бала к фее-крестной, она же по совместительству швея.

«А та ее – тюк гномиком! Скажите спасибо, что не тыквой».

– И кто же это мог быть, Нина? Тот человек, с которым она, как вы предполагаете, встречалась?

– Любовник, – не моргнув глазом сказала Сысоева.

И вернулась к борщу.

Илюшин некоторое время изучал ее спину с покатыми плечами. К любовнику. Ага.

– А сколько лет-то было Елизавете Архиповне, я запамятовал?

– Восемьдесят семь исполнилось в мае, – благожелательно отозвалась Нина, снимая пробу с борща.

– Значит, и любовника надо искать такого же… э-э-э… возрастного диапазона.

– Отчего бы? – обиделась Сысоева. – У нас в семье женщины привлекательные, часто и за молодых выходят. Вон, сестра моя двоюродная, подобрала однажды в Киеве хлопчика. Хорошенький такой хлопчик, вылитый Дима Билан! И поет как кенарь! А рубашки в тазу стирает – закачаешься, ей-богу!

Макар был как раз близок к тому, чтобы закачаться.

– Взяла она его себе вместе с тазиком и везет, – невозмутимо продолжала Нина. – А в поезде девки на него заглядываются! Ну она его и заперла в купе! А он поет! Чернигов проехали – поет! К Москве подъезжают – поет! От Москвы отъезжают – поет!

– Тут-то ей тазик и пригодился, – пробормотал Макар.

– Чего?

– Я говорю, увлекательнейшая история! А Билан?

– А что Билан?

– Поет?

– Куда он денется? – удивленно отозвалась Нина. – У него судьбинушка такая.

Она пригорюнилась о чем-то над борщом.

Макар разглядывал Сысоеву со все возрастающим интересом, пытаясь решить задачу: прикидывается ли она или несет всю эту замечательную ахинею всерьез. Поиску ответа мешал возникающий то тут, то там на задворках воображения Дима Билан, стирающий в тазике рубашки и поющий красивым голосом о тяжкой своей судьбе.

– Супчика горячего не хочешь ли? – обернулась Нина.

Макар не хотел супчика. Он хотел для начала разобраться, кто не был под присмотром в те двадцать минут, когда совершалось убийство.

– То есть вы не выходили из кухни?

– Отчего же, выходила. В комнату свою, переодеться.

– Переодеться, – повторил Макар и подумал, что в последнее время сплошь работает эхом.

То ли атмосфера Шавлова действовала на него отупляюще, то ли аромат борща, но он соображал медленнее обычного. «Я должен был сразу вспомнить, что Сысоева вышла к ужину в одном платье, а потом явилась в другом».

Зрительная память была у Илюшина без пяти минут фотографической. Но лишь после слов Сысоевой он вспомнил, что встретила-то она их в желтом, с цветочками по подолу, а после красовалась в фиолетовом. Без всяких цветочков.

Зачем станет переодеваться женщина посреди торжества, если только она не залила подол вином?

Ответ напрашивался сам собой.

«Я что, нашел убийцу?» – недоверчиво спросил себя Макар.

Хоть сейчас бери Нину под белы рученьки и проси: а предъявите-ка мне, любезная сударыня, ваши первые нарядные одежды! А это что на них? Следы крови? Ножом палец порезали? А почему кровь не вашей группы? Ах, чужой палец! А может, голову, а не палец, и не порезали, а пробили, и не ножом, а гномом?

Тут преступница рыдает и раскаивается в содеянном (то есть в том, что не сожгла платье сразу, как пришила старую каргу).