Любовь властелина - Альберт Коэн

Выйдя из вокзального буфета, он, ссутулившись, засеменил вдоль улицы Шанпуле, но его при этом окрыляли приятные мысли. «Поцелуй в обе щеки, вот. Спасибо за все, милый дядюшка, — скажет она ему. Храни вас Бог, дитя мое, и будьте осторожны, не делайте глупостей, вы знаете, что начиная с третьего месяца вам уже нельзя прыгать и скакать. И девять месяцев спустя после свадебной церемонии появится первый малыш, а за ним второй и третий. Два мальчика и девочка. Второго, может, назовут Салтиель, если мать не будет против. Ну, посмотрим. Надо положиться на волю Божью.

Господь, как Ты велик! Бог Авраама, Исаака и Иакова! Сегодня вечером он пойдет в синагогу, чтобы приветствовать наступление шаббата, чтобы петь хвалу Господу вместе с братьями своими и целовать священную Книгу Закона! Какое счастье и какая честь принадлежать к Богом избранному народу! Как же ему повезло!» В порыве энтузиазма он три раза очень сильно топнул ногой, не обращая внимания на любопытные и насмешливые взгляды.

Не обращая внимания на любопытные и насмешливые взгляды, он шел своей дорогой, непобедимый и поющий славу Всевышнему, непобедимый и поющий, что Всевышний есть сила его и спасение его, да, и сила его и спасение, поющий от всего сердца, притопывающий ногой от всей души, иногда приподнимающий шляпу, приветствуя тех прохожих, которые ему нравились, улыбающийся им, потому что Бог велик в его сердце, и снова топающий ногой и поющий славу Всевышнему.

XVI

Спальня супругов Дэм днем поступала в исключительное пользование мадам, поскольку ее головные боли требовали одиночества и сосредоточенности.

Здесь царил смешанный запах камфоры, салицилового метила, лаванды и нафталина. На каминной полке располагались часы из позолоченной бронзы, украшенные солдатом-знаменосцем, умирающим за родину; корона новобрачной под стеклянным колпаком; сушеные эдельвейсы; маленький бюст Наполеона; керамический итальянский юноша, играющий на мандолине; статуэтка китайского крестьянина с высунутым языком; шкатулка, обитая голубым бархатом и инкрустированная перламутром, сувенир из Монт-Сан-Мишель; маленький бельгийский флаг; крохотная стеклянная карета; фарфоровая гейша; изображение какого-то маркиза, подделка под саксонский фарфор; металлический башмачок, набитый подушечками для булавок; крупный булыжник, сувенир с пляжа в Остенде. Напротив камина — картина маслом, изображающая двух щенков, дерущихся за рогалик. На стенах: огромное деревянное резное сердце, усеянное маленькими сердечками, в которые были вставлены фотографии ван Оффеля, семейства Рампаль, разных родственников из числа Леебергов, Ипполита Дэма, голенького, в возрасте шести месяцев, Жозефины Батлер и нашего дорогого доктора Швейцера; японские веера; испанская шаль; макет колокольни Вестминстерского аббатства; высказывания из Библии, выжженные на дереве, вышитые гладью и изображенные на бумаге фосфоресцентной краской; две картины маслом, на одной были запечатлены малыш — трубочист, играющий в шарики с поваренком, на другой — трапезничающий кардинал, который дразнил прелестного белого котенка. Над кроватью — большой портрет мадам Дэм, матери Ипполита, полной и улыбающейся дамы, с датами рождения и смерти. Там и сям разнообразные салфеточки; подставочки для ламп; абажурчики с кистями; подголовнички на крючках; скамеечки для ног; меховые мешочки для согревания ног; всякие грелочки; ширмочки от сквозняка; набор щеточек; шкатулочки для перчаток; этажерка из искусственного мха с искусственными цветами; бокалы и бокальчики; оловянные кашпо с чеканкой; стеклянные фигурки работы Галле; лысый карлик — подставка для спичек; весы для писем; флакончики с английской солью; настилки от кашля с аллейным корнем.

Бесконечно длинная и костлявая, мадам Дэм возлежала на кровати, сцепив на груди руки в коричневых бородавках, совершая наконец запоздалую сиесту, и по-хозяйски, со знанием дела, храпела; ее длинные кривые зубы мирно покоились на бледном валике нижней губы. Внезапно пробудившись, она сбросила стеганое одеяло, мотнув ногой со вросшими ногтями, и встала с постели в своем малопривлекательном, но весьма пристойном дезабилье. Вообще-то, поскольку дело было к вечеру, она сочла благоразумным снять обычные панталоны из мадеполама и облачиться в растянутые мужские шерстяные кальсоны, которые доходили ей до щиколоток и висели на ней, как на вешалке; кальсоны эти, все в дырках, на фланелевой подкладке, отличались неброским и практичным горчичным цветом, а на заду для пущей прочности были укреплены перкалевой вставкой в розовый цветочек.

Совершив несколько упражнений йоговской гимнастики для достижения гармонии с Универсумом (недавно она прочитала книгу с намеком на буддизм, мало что в ней поняла, но уж больно ей понравился этот «Универсум»), она вытянулась на ковре, подняла ноги и поставила их на табуретку, дабы релаксироваться, закрыла глаза и предалась умиротворяющим и позитивным размышлениям, среди которых большое место занимало признание живейшего интереса, который к ней проявляет Господь Бог. В половине пятого она встала, потому что было уже пора приступать к подготовке, метрдотель экстра-класса должен был прийти через час. Оценив мимоходом могучие резервы домашних платьев и нижнего белья на полках зеркального шкафа, она выбрала оранжевый лифчик, нижнюю юбку и ни разу не надеванное платье с инкрустациями. Надлежащим образом пришпилила к груди часы, доставшиеся от тети Лизы, повязала благоухающий лавандой платок на целомудренную шейку, дряблую и морщинистую, затем украсила себя длинной цепочкой, на которой были подвешены разнообразные золотые брелоки: клевер с четырьмя листиками, число 13 в рамочке, подкова, генеральская треуголка и крохотный фонарик. Вырядившись таким образом, она величественно спустилась по лестнице, безупречная, как королева-мать.

Заглянув ненадолго в кухню, где она не могла отказать себе в удовольствии благосклонным замечанием подбодрить служанку («Да уж, видно, детка, что вы вышли из народа») и одарить ее обычной лучезарной улыбкой, олицетворяющей неуемную любовь к ближнему, она затем провела инспекцию в гостиной, где все, по ее мнению, было превосходно подготовлено. Тем не менее она передвинула три кресла, поставив их поближе к диванчику, чтобы создать интимный уголок. Они с Ипполитом на диване, гость в центральном кресле, самом удобном, Диди и его жена в двух других креслах. Между креслами и диваном красивый марокканский столик с ликерами, сигаретами и дорогими сигарами. Да, все теперь как надо. Она провела пальцем по столику и поглядела на палец.

Пыли нет. Когда все усядутся, она предложит чай или кофе, и все начнут беседу. Подходящая тема — ван Оффели. «Наши старые друзья, о, люди высоких душевных качеств!» Эта своего рода генеральная репетиция была прервана месье Дэмом, который сверху поинтересовался, может ли он спуститься на минутку, добавив, что он не напачкает, «потому сто я не снял войлосные подосвы».

— Что тебе еще, друг мой? — спросила она раздраженно, когда он вошел, тщетно пытаясь скользить по полу, навощенному сверх всякой меры.

— Я тут подумал и ресыл, сто надо все-таки насинать с супа. Вдруг он любит суп.

— Кто он? — спросила она издевательски.

— Ну кто, начальник Диди.

— Ты мог бы дать себе труд назвать его должность целиком.