Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

– Постыдился бы, Дэниэл. Не было этого. – Или, слабо возражая, говорила еще что-нибудь подобное.

– Не верь ей, Сильви. Твоя мама – женщина, а всякой женщине хочется иметь милого, и она сразу видит, если приглянулась кому-то, еще до того, как парень сам это поймет. Тогда она была красавица, моя старушка, любила парням головы морочить, хотя сама нос задирала высоко, потому как из Престонов, а прежде это была уважаемая, состоятельная семья. Вон Филипп здесь, ручаюсь, тоже гордится тем, что он Престон по материнской линии, это у них в крови, девонька. Отпрысков Престонов, гордых своих родом, я сразу определяю – по форме носа. У Филиппа и моей миссус ноздри одинаково раздуваются, будто они принюхиваются к нам, всем остальным, проверяют, стоим ли мы того, чтобы с нами знаться. Мы с тобой, дочка, Робсоны, овсяные лепешки, а они – пироги с корочкой. Боже! Слышала бы ты, как Белл говорила со мной, отрывисто, будто я и не христианин вовсе, а в ту пору она любила меня больше жизни, и я это знал, хоть делал вид, что не знаю. Филипп, как начнешь за кем-то ухаживать, приди ко мне, я подсоблю тебе советами. И научу, как по всяким признакам выбрать достойную жену, правда, миссус? Обращайся ко мне, парень. Покажи мне свою зазнобу, я взгляну на нее и скажу, подойдет она тебе или нет. И если подойдет, научу, как ее завоевать.

– Говорят, еще одна из сестер Корни замуж выходит, – медленно произнесла миссис Робсон все таким же немощными голосом.

– Вот черт, хорошо, что напомнила, а то я начисто позабыл. Вчера вечером в Монксхейвене встретил Нэнни Корни, и она попросила отпустить к ним Сильвию на Новый год, заодно повидается с Молли и ее супругом, с тем, что из-под Ньюкасла. Они приедут к ее отцу на Новый год, намечается пирушка.

Сильвия зарумянилась, просияла. Конечно, ей хотелось бы пойти, но она подумала про маму и сникла. От внимания Белл не укрылись перемены в лице дочери, и она поняла, чем они вызваны, как будто Сильвия сама все объяснила.

– Новый год в четверг, – рассудила она. – Я к тому времени окрепну, так что пусть Сильви пойдет развеется, а то она и так долго не отходила от меня.

– Вы еще слабы, – резко заметил Филипп; он не собирался ничего говорить, слова сами слетели с языка.

– Я сказал, Бог даст, дочка наша придет, разве что ненадолго, а ты давай поправляйся, старушка. Ради такого случая я и сам за тобой поухаживаю, особенно если тебя к тому моменту перестанет раздражать запах виски. Так что, дочка, доставай свои наряды, выбери самый лучший, как и подобает Престонам. Может, я заберу тебя домой, а может, Филипп проводит. Нэнни Корни тебя тоже на пирушку пригласила. Сказала, что ее хозяин до праздника зайдет к вам по поводу шерсти.

– Я вряд ли смогу прийти, – ответствовал Филипп, втайне довольный, что в его распоряжении есть такая возможность. – Я пообещал Эстер и ее матери быть с ними на всенощной.

– А разве Эстер методистка? – удивилась Сильвия.

– Нет! Она – не методист, не квакер и не англиканка, но человек серьезный, и ее интересуют серьезные вещи.

– Что ж, ладно, – промолвил добродушно фермер Робсон, видя только то, что лежит на поверхности, – я сам заберу Сильви с праздника, а ты со своей молодой женщиной иди на молитву; каждому свое, как я говорю.

Но несмотря на данное обещание, пусть и нетвердое, которое к тому же противоречило его естественному желанию, Филипп не прочь был воспользоваться приглашением: его прельщала мысль, что у Корни он встретит Сильвию и будет любоваться ею, ведь она наверняка и по красоте, и по манерам превзойдет всех девиц, что соберутся там. К тому же, успокаивал Филипп свою совесть, он дал слово тете по-братски присматривать за Сильвией. И в оставшиеся дни до Нового года, он, подобно юной девице, с упоением ожидал наступления праздника.

В этот час, когда все действующие лица данной истории, отыграв свои роли, удалились на покой, мы понимаем, сколь трогательны были тщетные попытки Филиппа завоевать любовь Сильвии, которой он так сильно жаждал. Но в ту пору любого, кто мог наблюдать за ним, позабавило бы, как этот серьезный, неуклюжий, простоватый молодой человек, в задумчивости чуть склонив набок голову, подобно тем, кто выбирает обнову, рассматривает рисунок и цвета тканей на свой новый жилет. Наверно, они улыбнулись бы, прочитав его мысли, ибо в своем воображении Филипп часто репетировал события предстоящего торжества, на котором он и она, нарядно одетые, проведут несколько часов в яркой праздничной атмосфере среди людей, чье присутствие обяжет их отказаться от привычной повседневной манеры общения и избрать иную форму поведения по отношению друг к другу, предполагающую больший простор для выражения деревенской галантности. Филипп редко посещал подобные увеселения, и, даже если б Сильвия решила остаться дома, он испытывал бы стыдливое возбуждение, предвкушая нечто столь необычное. С другой стороны, если б Сильвия не собиралась на праздник, более вероятно, что неумолимая совесть заставила бы Филиппа задуматься, а стоит ли ему, всегда сторонившемуся светской жизни, принимать участие в таких гуляньях.

В действительности же обстоятельства складывались так, что сомневаться ему не приходилось: он идет на праздник, и она там будет. Накануне Филипп поспешил на ферму Хейтерсбэнк, неся в кармане маленький бумажный пакетик, в который была завернута лента с узором из мелких розочек по всей длине – для Сильвии. Он впервые осмелился поднести ей подарок – точнее, настоящий подарок; ведь, начав давать ей уроки, он подарил ей «Учебник английского правописания», составленный Мейвором[58], но такой подарок, имея тягу к знаниям, он сделал бы любой неграмотной девушке из числа своих знакомых. А вот лента – подарок совсем иного рода. Филипп бережно коснулся ее, словно мысленно поглаживал, представляя эту ленту на Сильвии. Казалось, дикая роза (очарование и шипы) – цветок, отражающий саму ее суть, шелковистая зеленая основа, по которой струился розово-коричневый узор, выгодно оттеняла бархатистость ее кожи. И в какой-то мере она принадлежала ему, своему кузену, наставнику, провожатому, возлюбленному! В то время как другие могли только восхищаться ею, он смел рассчитывать на большее, ведь за последнее время они с ней стали добрыми друзьями! Ее мать относилась к нему одобрительно, отцу ее он нравился. Еще несколько месяцев, может, всего несколько недель полнейшей выдержки и самообладания, и потом он открыто скажет о своих желаниях, о том, что ему есть что предложить. Ибо он решил, со всем спокойствием своего волевого характера, что дождется того часа, когда все наконец прояснится меду ним и его хозяевами, и уж затем объявит о своих намерениях Сильвии или ее родителям. А до той поры Филипп терпеливо и бессловесно старался зарекомендовать себя в ее глазах с наилучшей стороны.

Ленту для Сильвии ему пришлось оставить тете, и для него это было разочарование, как он ни пытался убедить себя, что так даже лучше. Она ушла куда-то с поручением от родителей, и у него не было времени дожидаться ее возвращения, ведь с каждым днем он был все больше занят в магазине.