Русский садизм - Владимир Лидский

И вот теперь стою я перед вами, уважаемые судьи, и жду вашего верного решения: неужто вы сочтете меня сообщницей козла, истинным врагом нашего справедливого устройства, диверсантом против младого поколения и сотрете меня в лагерную пыль, невзирая на то, что я супруга и соратница известного революционера Льва Марковича Маузера и плоть от плоти вашего и нашего замечательного государства?

Что сказала Нике Михайловой Ганна Онопко в камере Бутырки после девятого допроса

Пострадала я из-за любви, но товарищ Сталин узнает обо мне и спасет душу мою грешную…

Я любила деток. Даже когда сама была малышкой, нянчила пупсиков и кукол. Люблю смотреть на эти небесные создания, на их незамутненную страстями неземную красоту, люблю перебирать их шелковые волоски, не покрытые еще пылью пройденных дорог и коростою житейской грязи. Я просто замираю от любви, когда гляжу в их блистающие любопытством глазки — карие, синие, серые, когда вижу их дрожащие реснички и бархатные бровки, удивленно взлетающие кверху. А их нежные, не знающие сладкого греха губки, не обремененные памятью ругательства или грозного проклятия — как я люблю на них смотреть и слушать шепелявый шепоток. О, этот детский голосок! Он то звенит, подпрыгивая к небу, подобно резиновому мячику, то сходит на полутона, доверяя мне свои детские секреты, то тянется сладкой густой полосой, как будто мед медленно перетекает из банки в блюдце, и это бормотание и сонные медлительные речи напоминают мне о том, что вот сейчас, сию минуту, через мгновенье родится чудный сон с цветами и полянами, и волшебными зверями, и ласковая фея станет порхать над луговыми травами, и маленькие эльфы закружатся над миром, запутываясь в мягких шерстяных нитях солнечных лучей. Как же я люблю деток! Выхожу я утром из дому, вижу во дворе неуклюжие фигурки, слышу радостные визги, и теплеет на душе, и хочется их тискать, обнимать и целовать, и вдыхать их молочное благоухание.

И скоро у меня такая возможность появилась. Вот как-то стала я слышать по вечерам, а коммуналка наша была на последнем этаже, что кто-то возится над моей головой и не дает спать. Долго я это терпела, да и помыслить не могла, что наш чердак населяет кто-то помимо голубей и кошек. К тому же я боялась затаившихся врагов, которые, согласно нашей прессе, прячутся в укромных лазах и наносят оттуда советскому сообществу свои коварные и злобные удары. А возня наверху все длилась и с каждым днем все явственнее ощущала я ее наличие. Наконец, не вытерпев, позвала я управдома, и мы открыли двери на чердак, а там — гляжу и глазам своим не верю — лежит на слое голубиного помета закутанный в гнилые тряпки перепачканный с ног до головы белобрысенький ребенок, мальчик трех или четырех годиков от роду, лежит и потихонечку посапывает. Разбудили мы его, а он с перепугу управдома за палец укусил, и тот отвесил ему такую оплеуху, что разбил мальчонке нос. Тут же управдом пообещал отправить его в Айнскую тюрьму для малолетних, есть у нас такая на восемьдесят третьем километре, но я вступилась и сказала, что возьму его к себе. И что же — действительно взяла и пригрела сироту, а он даже фамилию свою знал — Ванятка Удальцов, и тот Ванятка поведал мне, что мамка его померла от тифа, а папку победили злые вороги, и он пал на боевом посту от их кровавых сабель, шашек и наганов. Ну, отмыла я его от засохшего дерьма, накормила, напоила и в свою коечку поклала. И могла с тех пор обнимать, и целовать, и вдыхать, как мечтала, его молочное благоухание.

Но после того случая захотела я сама родить ребенка и пророчила себе множество детей — пятеро, а то и семеро, и давно уже появился в моей жизни тот великий человек, коего черты хотелось бы мне видеть в моих детках. Господи, если бы он снизошел, как бы я его любила и с каким наслаждением растворялась в его объятиях! Но вот тут-то и была препона, ибо он был не из простых людей, а из тех, кто чтится наравне с богами. Я о нем мечтала день и ночь, видела его во снах и просыпалась по утрам со сладкою истомою под животом, с желанием быть с ним, и растворяться в его жизни без остатка, и погибать в его объятиях и поцелуях. Как я хотела от него детей! Но как сказать ему об этом, как к нему пробиться, ведь он не на земле живет — на небе, и кто такая я перед его солнцеподобной славою и перед именем его святым — товарищ Сталин? Как я люблю Вас, божественный всемирный светоч, Вас, который возводит фабрики, заводы, шахты, строит корабли и самолеты, и кормит всю страну, Вас, безмерной красоты мужчина, своею статью затмевающий всех, великий, величайший, благодетель всей вселенной, родной отец мирового пролетариата, водитель большевистских масс, вождь революционеров всей планеты. Взгляни, любовь моя, вон, на горизонте горит Полярная звезда, и далекие ее жильцы приветствуют Тебя и обустраивают жизнь по Твоим великим чертежам. О, этот зодчий знает толк в социалистических постройках! Встают гигантские дворцы, произрастают благоухающие сады и цветники, изумрудная трава поднимается над напоенной влагою землей, и в ней видны головки разноцветных одуванчиков-детишек. То мои детишки, и пошли они лицом в отца; как они похожи на Него, на моего любимого, бесценного, обожаемого Иосифа Виссарионовича. Живу я как во сне, судьба накрыла меня пологом влюбленности, и мне бы развернуться, скинуть покрывало, очнуться от моей горячечной любви, ан нет, не хочу, — все глубже, глубже погружаюсь в сладкую пучину и замираю от крамольных мыслей: властные и сильные руки моего кумира гладят и ласкают меня, срывают прочь мою одежду, и я вся отдаюсь во власть любви.

И вот в таких мечтах и мыслях устроилась я на работу в детский сад и прихватила туда своего сыночка Ванятку Удальцова. Хорошая работа — доброжелательные сослуживцы, опять же день в тепле и рядом с кухней, то есть голодать не будешь, а главное — детишки-одуванчики кругом, то, чего мне в жизни не хватает, прихожу я к ним почти как в церковь, такая благодать нисходит на меня! Я ведь стародавнего происхождения, родители мои Бога почитали, и я, стало быть, имею к нему духовное влечение. Но деткам моим я про Бога говорить боялась — долго ли беду накликать, — а вот сказки про нашу жизнь счастливую слушали они с вниманием.

И вот как-то сказываю я им сказку: «Жил да был в нашей милой Родине замечательный и мудрый царь по имени товарищ Сталин. Он хотел, чтобы люди всей земли жили счастливо, чтобы не было голодных и бездомных, чтобы каждый человек приносил пользу другим. Раньше в нашей Родине жили толстые и злые богатеи, они брали жилистые плетки и сильно-сильно били пролетарский люд. Но вот пришел старенький дедушка товарищ Ленин, учитель будущего нашего царя и благодетеля, и сверг своей рукой проклятых богатеев. И зажили все в счастьи и согласии, не стало обиженных, сирых и голодных. А когда дедушка Ленин помирал, и по всей стране стоял вой прощания и скорби, он призвал своего ученика и друга и сказал ему: «Товарищ Сталин! Вот даю тебе бразды правления, царствуй!». И преставился, да будет ему память на века. А товарищ Сталин, видя как дрогнули ряды осиротевшего пролетариата, кликнул клич во всю землю русскую: «Эй, народ! Удалые бойцы, буйны молодцы! Стройся под знамена нашего социализма, закрывай своими героическими грудями прорехи в стройных рядах большевиков! Призываю пролетариат и крестьянство! Закатилося наше солнышко! И поскольку надобно сломить это горе числом новых партийцев, объявляю последний ленинский призыв: придите в скорбный час и вступите в свою родную партию! Призываю и весь животный мир: насекомых, пресмыкающихся, птиц, зверей — придите и вступите! Это ваша партия, она спасет и защитит вас от невзгод, она добудет вам прокорм и укроет в непогоду. Зову коммунистическим призывом трудящихся ос и муравьев — у вас коллективная мораль и правильное понимание справедливого сообщества, но зову и кузнечиков, бабочек, стрекоз, жуков, зову домашних насекомых — клопов, тараканов, сверчков, этих люмпенов человеческого дома, мы определим вас всех на пользу нашего строительства! Призываю и земноводных — пресмыкающихся, для всех мы найдем общественнополезную работу».