Я жду тебя - Рангея Рагхав

У нас нет земли, ничего нет. Мы спим под открытым небом, земля нам дом родной.

Мы появляемся на свет, как сорная трава, и так же безжалостно нас вытаптывают.

Полицейские считают, что имеют права на наших женщин, и бессовестно пользуются своей властью. Что же остается нам? Ничего!»

Ход мыслей Сукхрама замкнулся, он вернулся к тому, с чего начал. Он познал горькую истину жизни, но он не знал пути к освобождению. Да и как мог он знать? Мысли метались в его смятенном мозгу, непрестанно будоражили сознание, но он был не в состоянии разобраться в них. Он просто думал и думал.

«Какой подлец этот Банке!» — мелькнуло у него в голове.

При воспоминании о нем Сукхрам вспыхнул. У этого подлого труса не хватило духу хоть как-нибудь ответить Сукхраму. «Он еще не почувствовал, какая у меня рука, — подумал Сукхрам. — Мерзкая тварь! — От отвращения у Сукхрама скривилось лицо, и он презрительно плюнул. — Считает себя большим человеком! — Но Сукхрам не только не склонит перед ним головы, но еще и проучит его. — Как могла Пьяри позвать этого подлеца на помощь? Почему я не отделал его прямо там же, у нее на глазах? — Сукхрам сокрушенно вздохнул. — Негодяй стал бы шелковым!»

Но ведь Банке не одинок. Он ведет себя так потому, что чувствует поддержку Рустамхана, стал сообщником в грязных карточных аферах полицейского. А за спиной Рустамхана стоит правительство — при этой мысли Сукхраму стало не по себе.

Погруженный в свои раздумья, он дошел до поселка чамаров.

Поселок стоял за деревней. Неподалеку паслись свиньи, принадлежащие бханги[43], ютившимся по соседству. И хотя все считали чамаров низкой кастой, сами они относились к бханги с таким же презрением, как люди благородные относились к ним, к чамарам.

Большую часть времени они проводили на случайных работах, некоторые уходили батрачить на соседние поля.

У чамаров были маленькие домики, обнесенные глиняными заборами. По почерневшим от времени крышам было видно, как бедны их обитатели. Голые детишки с вздувшимися животами играли в дорожной пыли. Чамарки носили юбки из грубой линялой ткани, а голову покрывали плотными тяжелыми накидками.

Сукхрам вошел в поселок, пустой и безлюдный в это время дня. Вдоль дороги лежали изнывающие от жары собаки. После ночного бдения они теперь отсыпались. Подобно людям они соблюдали кастовое различие и не пускали в свои владения чужих собак.

У подножия маленького храма на полусгнившей кровати лежал старый слепой чамар. Кожа на его теле сморщилась и обвисла, на худой шее болтались тяжелые бусы. Старое рваное дхоти едва прикрывало ему бедра. Рядом с кроватью лежал кокосовый орех. Кружевная тень нима спасала старика от палящих солнечных лучей, и он мерно посапывал во сне.

Полуденный зной сковал природу. Умолк шелест листьев огромного дерева, и безмолвие, как бы сойдя с его кроны, проникло в глубь хижин, на стенах которых вперемежку с золотисто-желтыми фигурками отважных героев красовались выписанные охрой слоны рядом со священным фиговым деревом.

Кое-где возвышались пирамиды кизяка, расписанные узорами, чтобы кизяки не разворовали. Отгороженные колючим кустарником мусорные ямы никогда не выгребались. Сквозь оконца хижин можно было разглядеть все их внутреннее убранство, обмазанные глиной полы и черные стены. Никакой утвари. В таких хижинах проходит вся жизнь чамаров, они даже не мечтают когда-нибудь выбраться отсюда. Для них все это в порядке вещей. Поэтому люди из высших каст стали именовать любую грязную заброшенную местность «чамарварой».

В центре поселка стоял дом побольше и почище. Он предназначался для собрания панчаята[44], который часто созывается в деревнях: пришедшие на совет чамары выносят из дома широкую тахту и усаживают на нее членов панчаята, а сами располагаются напротив и принимаются попыхивать трубками; за ними, сидя или стоя, устраиваются их жены, закрывая краем покрывала лица от посторонних взглядов. Женщины вроде и не слушают, что говорится на совете, они тихо переговариваются между собой, и стоит панчаяту закончиться, как они затевают крикливую перебранку; иногда дело доходит до потасовки, в ход идут крепкие мужские словечки; Дети пользуются моментом и поднимают невообразимый шум. Тут уж приходится вмешиваться старикам, которые до этого мирно дремали, забившись в какой-нибудь угол. Они начинают стыдить и увещевать спорящих и дерущихся, и тогда весь поселок превращается в кромешный ад. Днем же здесь тихо. Оживление вносят лишь возвращающиеся с полей мужчины. В отсутствие мужчин женщины мирно беседуют друг с другом.

…Заметив Сукхрама, женщины стали перешептываться, показывая на него пальцами. Молодые натянули на голову углы покрывал, а девочки-подростки остались с открытыми лицами.

— Послушай, братец, — окликнули его наконец. — Поди-ка сюда.

Сукхрам не тронулся с места.

— Да ты не бойся!

— Это он ее спас! — громко сказала одна женщина.

Тогда все уставились на Сукхрама. Обычно в присутствии постороннего мужчины чамарки разыгрывают смущение, даже если никто не обращает на них внимания.

— Что нужно? — спросил Сукхрам.

Но ему никто не ответил. Женщины переговаривались между собой:

— Наверно, над ней измывался полицейский?

— Банке ее бил.

— А этому-то что, кем он ей приходится? — Это о Сукхраме.

— Бедняк должен помогать бедняку.

— Как бы не так! Станет тебе всякий задарма помогать!

Сукхраму надоело их слушать.

— Эй! — крикнул он. — Хватит болтать! Зачем звали?

Он обернулся и увидел Дхупо, стоявшую в нескольких шагах от него.

— Ты?!

— Я. А ты никак испугался?

— Чего мне пугаться?

Женщины с любопытством уставились на него. Как-никак, а Дхупо вдова. Кто знает, чем все это кончится?

— Сестрицы! — обратилась к женщинам Дхупо. — Карнат сегодня вступился за меня.

— Так он карнат! — презрительно бросила одна из женщин.

— Да, — отрезала Дхупо. Она с благодарностью глядела на Сукхрама и, помедлив какой-то миг, решительно подошла к нему.

— У тебя стыда, что ли, нет? — смущенно проговорил Сукхрам.

— А чего мне стесняться? — в ее голосе звучал вызов.

Сукхрам не нашелся, что ответить.

— Я хочу тебя кое о чем спросить, — заявила Дхупо.

— Ну? — неуверенно сказал Сукхрам.

— Она — твоя жена?

— Кто? — поинтересовалась одна из женщин.

— Да эта Пьяри.

— Ах, Пьяри? А чья она пьяри[45]? — ядовито протянула другая женщина, и все рассмеялись. — Раньше была его, а теперь — полицейского.