Майндсайт. Новая наука личной трансформации - Дэниэл Дж. Сигел

Однажды, будучи одиннадцатилетней, Энн получила особенно болезненный выговор от Луизы. После она пошла гулять в яблоневый сад позади дома и твердо решила, что «никогда больше ничего не почувствует». Пока она рассказывала мне это, ее лицо становилось еще более безучастным, и она провела указательным пальцем поперек горла. Большинство людей понимают такой жест как «все кончено». Я не был уверен, заметила ли Энн свой жест.

«И это сработало. Нет, я не подвергалась никакому физическому или сексуальному насилию, но я не позволяла им сделать мне плохо, независимо от высказываемых претензий. Отец и приемная мать исчезли из моей жизни. С того момента я перестала замечать их. Я отдавала все силы учебе, и учителя обожали меня. Окончив колледж и медицинский факультет, я знала, что не пропаду. Думаю, что во многом этот опыт помог мне стать успешным врачом. Наверное, я должна поблагодарить их… но я не поддерживаю с ними связь».

На этом наша сессия закончилась. Энн согласилась вернуться и вышла обратно под дождь.

Во время второго визита Энн мне вдруг вспомнилась цитата из рассказа Джеймса Джойса[38]: речь шла о мистере Даффи, который жил на некотором отдалении от своего тела. В случае Энн это проявлялось в ее движениях, в зажатой походке, в том, как неподвижно лежали ее руки на коленях. На этом фоне жест перерезания горла казался еще более заметным.

Энн рассказала, что она была творческим ребенком: прекрасно рисовала карандашом и красками, хотя долгие годы у нее «не хватало времени на подобные вещи». В отличие от моего пациента Стюарта, ее правое полушарие развилось нормально: об этом свидетельствовали ее художественные способности и яркие автобиографические воспоминания. Более того, сидя со мной в одной комнате, Энн активно использовала невербальное общение: смотрела в глаза, меняла выражение лица и тон голоса, повествуя о различных ситуациях. Ее левое полушарие тоже было неплохо развито: ей легко давалась наука, а в школе нравилось решать математические задачки. То, что она стала успешным рентгенологом, доказывало присутствие хотя бы некоторой степени горизонтальной интеграции: в ее профессии требовалось распознавание пространственных изображений, за которое отвечает правое полушарие, и аналитическая объективность левого полушария.

В нашей первой беседе Энн лишь вскользь упомянула свою реакцию на смерть мамы: «Она умерла, я была маленькая, и я не знаю, как без нее жить». Такое смешение прошедшего – «я была» – и настоящего времени – «я не знаю» – навело меня на мысль, что она все еще остро переживала утрату. Я задумался, как болезнь мамы повлияла на их отношения еще до ее смерти: какое замешательство и страх Энн испытывала из-за того, что мама не могла заботиться о ней. Потом Энн внезапно потеряла и отца, который исчез и вернулся только для того, чтобы навсегда оставаться на расстоянии; затем ее увезли от бабушки с дедушкой, искренне заботившихся о ней на протяжении двух лет.

Затем последовал поворотный момент ее детства – решение ничего не чувствовать. Когда я начал расспрашивать Энн о текущей жизни, отчужденность ее тела стала еще очевиднее. Например, она ела, только чтобы поддерживать силы, и получала от этого мало удовольствия. Она также с уверенностью заявила, что «никогда не являлась особенно сексуальным человеком» и не увлекалась спортом.

Но разобщение с телом не было абсолютным: оставалось периодически возникающее учащенное сердцебиение. Я спросил Энн о качестве, частоте и интенсивности таких эпизодов. Она уточнила, что они случаются пару раз в неделю, кажутся «несильными», но достаточно «тревожными». Она не могла определить, что именно служило причиной. Я задал вопрос, чувствует ли она свое сердце, когда оно бьется нормально, и Энн ответила отрицательно. Но внезапные приступы беспокоили ее, так что я долго уговаривал Энн сходить на прием к терапевту. Она была специалистом по анатомии, но отказывалась уделять внимание собственному телу.

Энн приспособилась к травмирующим обстоятельствам, отключив сигналы, поступающие от ее чувств. Что в этом такого, спросите вы? Если такие механизмы позволяют нам выжить, зачем отказываться от них? Проблема в том, что болезненная ситуация, в которую попала Энн, будучи ребенком, уже не существовала. Энн не получила никакой поддержки, чтобы справиться с утратами, ни тогда, ни сейчас. Поэтому ее адаптация, первоначально придавшая сил и позволившая двигаться дальше, на самом деле лишила ее свободы и препятствовала процветанию.

Решение Энн ничего не чувствовать, по сути, «отключило» все ее тело ниже шеи. Она как будто пыталась найти убежище в коре головного мозга, чтобы отделить себя от постоянной боли, которую причиняли критика, изоляция и несправедливость. Кроме того, эта адаптация помогла ей оставить вне поля осознанности неразрешенную горечь из-за смерти мамы. Как и все эмоции, такие сильные чувства генерируются расширенной нервной системой, то есть телом, стволом головного мозга и лимбическими долями, а также напрямую задействуют корковые участки. Но если заблокировать сигналы, поступающие из-под коры, и помешать их движению к коре, дающей нам осознанность, можно считать, что мы «избавились» от чувств.

Никто точно не знает, как наше сознание использует мозг, чтобы защищать нас от боли, но имеются два подтвержденных клинической практикой факта. Во-первых, люди довольно часто пользуются адаптацией, принимающей различные формы – от временного блокирования чувств до их продолжительных отключений. Во-вторых, каким-то образом наше сознание модифицирует нейронные паттерны импульсов для создания того, что нам нужно. Например, когда нам необходимо сконцентрироваться, мы активируем участки префронтальной коры по обеим сторонам мозга. Поэтому предполагается, что один из возможных способов вытеснения чего-то из поля осознанности состоит в следующем: сознание в буквальном смысле сдерживает прохождение энергии и информации из подкорковых участков вверх к коре, особенно в способствующие осознанности части префронтальной коры.

Существует еще один доказанный факт: когда мы блокируем осознанность чувств, они все равно продолжают воздействовать на нас. Многочисленные исследования показали, что нейронные сигналы тела и эмоции влияют на мышление и принятие решений, хотя мы об этом и не подозреваем. Даже выражение лица и едва уловимые изменения сердечного ритма способны изменять наше мироощущение. Другими словами, можно попытаться убежать от чувств, но нельзя спрятаться от них.

Мои коллеги из Калифорнийского университета недавно продемонстрировали, что боль от социального отторжения обрабатывается в области медиальной префронтальной коры, которая также фиксирует боль от физических повреждений. Эта область называется передней поясной корой (ППК), и она расположена на границе нашей «думающей» коры и наших «чувствующих» лимбических структур. Помимо регистрирования физических ощущений в теле и чувств от социального взаимодействия она управляет концентрацией внимания. Поскольку ППК соединяет тело, эмоции, внимание и социальное осознание, она играет важнейшую роль для резонансных каналов, позволяющих нам чувствовать связь с другими и с собой. На самом деле чем лучше мы ощущаем внутренний мир, используя ППК и связанные с ней области, например островок головного мозга (см. главу 3,раздел «Мозг: инструкция пользователя»), тем лучше мы чувствуем внутренний мир другого человека.