Выжить в Сталинграде - Ганс Дибольд

Мы в это время готовили конференцию. Наши пациенты начали оживать, и начали говорить и делать довольно примечательные вещи.

Кнупфер был низеньким, худым и хрупким большеголовым парнем. На длинном остром носу красовались очки в металлической оправе. До войны он был послушником в монастыре молчальников. Он носил странные матерчатые сандалии, на внутренних поверхностях которых были изображены большие красные сердечки.

Я наткнулся на него однажды после полудня, когда с неба немилосердно палило солнце. Я прогуливался по двору в шортах и майке. Кнупфер сидел на песке в гордом одиночестве, окруженный лишь клочьями пробивавшейся из-под песка травы. Он свесил голову на грудь, и острый нос указывал точно на красные сердечки на его шлепанцах. На меня он не обратил ни малейшего внимания. Я подошел и спросил: «Ну что, Кнупфер, о чем задумался?» Он медленно поднял голову и ответил: «Над словами „Возложи все свои упования на Господа“».

Эти слова привели меня в более серьезное расположение духа.

Доктор Штейн работал в дизентерийном отделении. Он был добросовестный и вдумчивый врач, а кроме того, был мастером на все руки.

Он мог сделать любой инструмент практически из ничего. Из велосипедной камеры, стеклянной трубки, стеклянного пузырька и ртути, подаренной ему стоматологом, он сделал тонометр и отдал его в нефрологическое отделение. Тонометр работал безупречно. Русские, увидев это чудо техники, были удивлены и тут же принялись закатывать рукава, чтобы измерить себе артериальное давление. Доктор Штейн ремонтировал термометры, а из склянок и песка изготовил прибор для подсчета частоты пульса. Лабораторию он устроил в главном корпусе и половину ее помещения отвел под мастерскую. Там с помощью маленького фельдфебеля Ш. он сделал микроскоп. Теперь у нас был оптический инструмент, правда, без иммерсионной системы. Штейн очень изобретательно сделал винт для тонкой фокусировки. Но все же надо было обладать очень чувствительными пальцами, чтобы правильно настроить микроскоп. При грубом обращении картинка немедленно исчезала из поля зрения.

Когда русские увидели микроскоп, они решили, что мастерскую надо перевести в отдельное помещение. Теперь токарный станок жужжал там целыми днями. Лабораторией стал руководить вестфалец, доктор Аутмар. Он был ранен в позвоночник и передвигался на костылях. Он был всегда спокоен, приветлив и тверд, как будто по-прежнему, обеими здоровыми ногами, стоял на родной земле. Лабораторию он принял у своего друга и земляка доктора Криге, который по болезни не смог продолжать работу. Криге страдал от тяжелого поноса, и у него часто поднималась температура.

Я убедил доктора Кранца, диетолога и врача, ответственного за кухню, организовать отделение диетического лечения. Кранц согласился. Мой верный помощник Бенкович, токарь из Гунтрамсдорфа, что под Веной, человек никогда не терявший чувства несколько мрачного юмора и никогда ни перед чем не пасовавший, быстро превратил бывшую тифозную палату доктора Бургера в уютную палату с одно- и двухъярусными кроватями. В палате находилась печка и буфет. Мы убедили русских разрешить нам топить эту печку круглосуточно. Продукты мы получали у доктора Кранца, а блюда готовили сами. От этой работы, невзирая на скудость запасов, мы получали истинное удовольствие. Мы знали, что от нее зависит жизнь наших больных. Слишком часто мы видели, что грубая погрешность в диете может убить человека. Поэтому мы отнеслись к диетологическому отделению со всей серьезностью. Руководил отделением доктор Криге, и он же был самым трудным его пациентом. На собственном опыте он знал, что любое блюдо в отделении должно быть доведено до совершенства. Ложкой жира больше или меньше, слишком холодная или слишком водянистая каша, слишком сухая или слишком сладкая, слишком пресная или слишком приправленная — все это имело огромное значение и могло вызвать ухудшение или, наоборот, улучшение в состоянии больного.

В диетологическом отделении нам удалось вывести из тяжелого состояния многих, казалось бы, безнадежных больных. Один из них сегодня на родине и работает в большой столовой. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь он станет поваром? Доктор Криге тоже поправлялся, хотя и очень медленно. Прибывший осенью транспорт с новыми больными снова едва не поставил его на край могилы. После этого он долго пролежал в постели, болезнь его перестала поддаваться лечению. Он не поладил с одним поляком, санитаром, и тот начал клеветать на Криге русским. В результате его признали здоровым и отправили в рабочий лагерь. Прощаясь, доктор Криге сказал: «Ну, теперь-то мне точно конец». Но он прожил еще два года. Как говорили, он умер в плену, но перед смертью успел еще немного поработать врачом.

Истории болезни доктора Штейна были неподражаемыми образцами врачебного искусства. Русские часто просили читать им их вслух. Они были очень довольны и в знак одобрения кивали.

Доктор Штейн сделал нам камеру для подсчета форменных элементов крови. Такая камера была нам теперь очень нужна, так как в госпитале появились больные брюшным тифом. Для того чтобы изготовить камеру, Штейну пришлось нанести на стекло сетку из строго параллельных линий, отстоящих друг от друга на одну двадцатую миллиметра. Он это сделал. Эта камера была настоящим произведением искусства, и мы демонстрировали ее всем комиссиям. Потом Штейн сконструировал аппарат для наложения пневмоторакса. Мы установили его в туберкулезном отделении, которое нам пришлось незадолго до этого организовать.

Доктора Леви отозвали. Однажды он внезапно уехал. Это была обычная, принятая у русских практика. Сначала комендантом стала молодая женщина-врач, но недолго. Видимо, офицеры НКВД решили, что немецкие врачи в госпитале имеют больший опыт и более высокую квалификацию, а это затруднило бы руководство и контроль за качеством лечения. Через две недели эта молодая женщина уехала.

Преемником доктора Леви стал пожилой, очень опытный и приветливый военный врач. Он приехал из Ирана, где переболел тропической малярией. Теперь он стал нашим комендантом.

После отъезда Леви освободился деревянный домик в середине госпитального двора, и мы устроили там отделение для больных с неясной лихорадкой. Заведовать этим отделением стал доктор Беккер. Вскоре в отделении умер больной с прогрессировавшим спинальным параличом. Другой лежавший с ним рядом больной страдал периодическим подъемом температуры. У него мы обнаружили увеличение абдоминальных лимфатических узлов и подозревали, что это какая-то железистая лихорадка или болезнь крови. Больной был осмотрен нашим новым комендантом. Он поставил диагноз туберкулез и не ошибся. У больного был туберкулез кишечника с увеличением лимфатических узлов в брюшной полости.

Вскоре после этого, однажды ночью, мы проснулись от шума и суматохи за колючей проволокой. Русские носились возле проволоки и беспрестанно свистели в свои свистки. Наутро нам не разрешили выходить из здания и провели перекличку. Недосчитались двух человек. Это была первая попытка бегства из госпиталя. Попытка была плохо подготовлена, и обоих беглецов в тот же день нашли в близлежащих развалинах. Более молодого из них вообще не стали наказывать, а старший, рыжеволосый рейнландец по фамилии Ессен, был переведен на несколько дней в водоносы и просидел это время на хлебе и воде. Правда, как выяснилось, Ессен страдал скрытой болезнью сердца, которую не смог бы сразу распознать и опытный врач, так как не было никаких явных клинических признаков. Ессен в течение нескольких дней носил тяжелые ведра из Царицы вверх по склону балки в госпиталь, пока не упал без чувств. Русские принесли его к нам на носилках. У Ессена был легкий озноб, он не мог говорить, был бледен. Пульс едва прощупывался. Лицо было покрыто холодным липким потом, глаза закрыты. Мы положили его в новое отделение в деревянном доме. Оправился он довольно нескоро.