Картахена - Лена Элтанг

– Ну, детка, – Пулия вдруг развеселилась, – не больно ли ты разборчива для твоей бедности? На мой взгляд, капитан здесь красивее многих. Пальцы он в экспедиции отморозил, это мужчине только лоску придает, и потом, ведь не пальцами левой ноги работа делается.

Я поймала себя на том, что пытаюсь представить себе ноги Садовника. Я их никогда вблизи не видела, в отличие от ног других обитателей отеля, проводящих в хамаме долгие часы. Интересно, египетская у него стопа или греческая?

Потом я представила себе голого Садовника целиком и удивилась. Я еще не думала о нем как о возможном любовнике, хотя думала о нем с утра до вечера. Услышав музыку, я спускалась в гостиничный бар посмотреть на него тайком, от дверей. Странно было видеть его там, в тесно заставленном помещении с двумя мраморными стойками, у которых толпились старики со стаканами. Такому бару совсем не шла тихая потрескивающая музыка, которую Садовник наигрывал, развалившись на стуле, да и сам Садовник ему не шел.

Вчера мы снова столкнулись с ним нос к носу на площадке второго этажа. В руках у него был деревянный ключ с брелоком величиной с кошачью голову. Ключи в «Бриатико» нарочно такие огромные, чтобы постояльцы не таскали их с собой, а бросали в желоб у стойки портье. Садовник пробормотал извинения, обогнул меня и побежал вниз, застегивая плащ – в тот день лило изо всех небесных отверстий, как и полагается в конце марта.

Спустившись вниз, он поднял голову и улыбнулся, будто знал, что я на него смотрю. Потом он вышел под дождь, а я все еще стояла там, перегнувшись через перила. В пустом холле отеля катался на щетке полотер в голубой униформе, пахло мастикой и пережаренными фисташками из бара. Ненастье колотилось за толстыми стеклами, море ходило ходуном, кипарисы низко стелили кроны по ветру, и я вдруг поймала себя на том, что произношу вслух: куда же ты отправился в такую погоду, любовь моя?

* * *

Мир состоит из загорелых пожилых мужчин в голубых махровых халатах. Каждое утро я стою среди них на северной веранде, прихлебываю кофе и смотрю на лагуну, благодушную в хорошие дни или гудящую, свинцовую в плохие. В плохие дни постояльцы подобны воде в лагуне, они тревожатся, куксятся и задают нелепые вопросы. В такие дни я всегда думаю – сколько еще? Мне казалось, что моя цель достижима без особого труда, стоит только оказаться внутри этого загадочного пространства, в этом муравейнике, где все подчиняется особым законам, стоит только понять эти законы, поймать ритм, и мне станет ясно, где та воронка в песке, в которой спряталась личинка муравьиного льва.

Вся эта чушь про ревность, месть и вьетрийских девственниц хороша для любителей детективного трэша. Я почти три года училась истории и праву, я знаю, что движет людьми в большинстве случаев и какова роль статистики. Деньги – вот что заставляет людей хотеть, чтобы другие люди умерли.

В детстве я читала, что индейский бог Кецалькоатль, решив раздобыть еды, превратился в муравья, проник в муравейник, украл там зерна маиса и передал их людям. Вот и я, решив разобраться в кровавой истории, превратилась в бело-голубую сестричку, радушную и расчетливую, вот только расчеты мои что-то никак не сбываются. Все, что я узнаю, все мои догадки и прозрения, попадают в жестяной полицейский барабан и стучат там скудной мелочью.

Бри многих раздражал своими похождениями, у него было два привода в полицию за драку и одна условная судимость. А тут еще Ганнатори заявили, что их дочери от Бри проходу не было и что если бы не вьетрийцы, так они сами надели бы брату удавку на шею. Быстро сообразили. На груди этой девицы вся деревня прохлаждается в жаркую погоду, но теперь ее репутацию можно восстановить, так как виновник понес наказание. Таковы старые правила, и они работают.

Может, брат с ней и спал, спорить не стану. Но я точно знаю, что приключения на танцах волновали его меньше, чем, скажем, хороший контрабандный табак.

– Ганнатори, разумеется, врут, но это не меняет дела, девочка. Его казнили за какую-нибудь деревенскую целку, – сказал комиссар, когда я пришла в участок пешком, мокрая с ног до головы. – Возле тела бросили обрывок сетки, руки связаны, рот набит солью. Казнь она и есть казнь, ее ни с чем не спутаешь.

– Три трупа за два года, виданное ли дело? Да во Вьетри столько девственниц днем с огнем не сыщешь. – Я стряхнула с единственного стула ворох обойных обрезков и села. В участке еще осенью начался ремонт, но денег не хватало, и его то и дело прерывали.

– Другого мотива я не вижу, в бандах твой брат не замечен, мы проверили, врагов у него не было, денег никому не должен. Предложи мне мотив!

Что я могла ему сказать, сидя там, в провонявшем краской и клеем кабинете, за окнами которого лил бесконечный дождь? Комиссар налил мне чаю в граненый стакан, я выпила его залпом, поставила стакан на грязную столешницу, попрощалась и ушла.

Мотив – назови я хоть десять – был ему не нужен: дела о кровной мести в наших местах за дела не считаются. Их просто кладут под сукно и держат там, пока срок не проходит. Когда я была маленькая, такое же дело расследовали в Остуни, об этом все южные газеты писали: парень убил отца своей девчонки за то, что тот принуждал ее к непотребной любви с тех пор, как ей двенадцать лет стукнуло. Как только остуниец услышал об этом, в ту же ночь пошел в их деревню и убил папашу ножницами для стрижки овец. Воткнул прямо в горло, всю прихожую кровью залило, и что же? Полицейские – трое здоровенных лбов – дали ему сбежать по дороге в следственную тюрьму, и больше его никто не видел.

Они сделают из Бри обыкновенного паршивца, обесчестившего деревенскую девку, думала я в тот вечер, поднимаясь на холм по размытой дождем дороге. Убитого за несколько быстрых и глупых движений в ее теле, совершенных в духоте какого-нибудь сарая, на гнилой соломе. Ладно, все же я не зря сходила в Аннунциату, промокнув до костей. Мы поговорили о смерти хозяина гостиницы, о ней комиссар говорил намного охотнее, хотя следствие продвигалось медленно и без особых достижений.

Итак, хозяин был убит в субботний вечер, когда служащие отеля репетировали спектакль к праздникам. Девятого февраля, ровно за три недели до гибели брата. Полиция начала с того, что задержала тренера как единственного, по их мнению, человека, желавшего Аверичи смерти. И полуголую Бранку вместе с ним. Их обоих выручила репетиция спектакля, о которой они с перепугу не сразу вспомнили. «Пигмалион» Бернарда Шоу, четыре акта, шесть картин.

Репетиции держали в секрете от постояльцев. Костюмами занимались две портнихи из нашей деревни, а все остальное гостиничная обслуга взяла на себя. Артисты репетировали в дальнем флигеле на краю парка, там же строились декорации из досок и картона – совершенно напрасно, поскольку сам спектакль по случаю траура пришлось отменить.

Я попросила комиссара показать мне список актеров и увидела там тренера Зеппо, повара, Бранку и целое множество знакомого народу. Тренер исполнял в спектакле роль Фредди, заносчивого красавца с пустыми карманами. Идеальный кастинг.

Проще было сосчитать, кто не был в тот вечер во флигеле. Там не было фельдшера Нёки, потому что в вечер премьеры ему выпадало дежурство на третьем этаже, а это в богадельне святое, никто не смеет отпрашиваться. Там не было постояльцев «Бриатико», для которых спектакль должен был стать сюрпризом. Там не было Садовника, хотя ему была поручена музыкальная часть. В тот вечер он сослался на простуду и сказал, что на спектакле будет импровизировать на манер тапера в старинном кинотеатре. Не знаю, как он потом отбился от полиции, но здесь у меня нет ни тени подозрений.