Любовь-победительница - Барбара Доусон Смит

Снаружи донесся стук копыт.

– Моя карета, – холодно произнес герцог.

Надев сюртук и открыв дверь, он встал, пропуская ее, как истинный джентльмен. Мэри шагнула в прохладную майскую ночь. Темные облака закрыли звезды. Дождь прекратился, превратившись в легкий туман.

Окруженное мраком, у ворот стояло что-то длинное и темное, в упряжке была всего одна лошадь. Оказалось, что это вовсе не карета герцога. Это скорее напоминало…

Мэри поскользнулась на каменной дорожке, и рука Адама обвилась вокруг нее, удерживая от падения. Но его тепло не могло согреть ее вмиг окаменевшее тело. Две темные фигуры спустились с места возницы. Тот, что был выше, почтительно отступил. Второй с силой распахнул калитку и решительно зашагал по дорожке.

Мэри отпрянула, прижавшись спиной к герцогу. Во рту у нее так пересохло, что она смогла прошептать только одно слово:

– Папа.

– Эй вы, закосневший в грехе вельможа, отойдите от моей дочери, пока не запятнали ее!

Адам не подчинялся приказам тех, кто был ниже его по положению, с тех пор как бегал в коротких штанишках. Но сейчас он отпустил Мэри. Учитывая обстоятельства, он счел благоразумным сделать исключение для преподобного Томаса Шеппарда.

Значит, вот он каков, этот мужчина, научивший Мэри ненавидеть аристократию. Адам почему-то ожидал увидеть более представительного человека. А перед ним стоял лысеющий мужчина среднего роста, с головы до ног одетый в черное. Суровые складки залегли на его лице, словно он очень редко улыбался.

Мужчина, остававшийся в тени, выглядел более внушительно, хотя темнота скрывала его черты. Это, конечно, Виктор Габриэль. Он даже не поздоровался с невестой и не поинтересовался ее здоровьем, что неприятно поразило Адама.

– Никто меня не запятнал, папа. Прошу, не надо сердиться на герцога.

– Молчать! Не прибавляй еще и ложь к перечню твоих прегрешений.

– Прошу прощения.

Услышав ее покорный шепот, Адам взглянул на Мэри. Она стояла, опустив голову, лишь шея ее беззащитно белела в темноте. Адам обжег Шеппарда свирепым взглядом.

– Она не сделала ничего дурного. Напротив, вы должны похвалить ее. Только истинная христианка нашла бы в себе мужество отправиться в Лондон на поиски пропавшей сестры.

– Джозефин нам больше не родня, – зло прошипел Шеппард. – Мэри знала это. Но тем не менее она ослушалась меня, и вот результат. Она одета и размалевана, словно шлюха.

Плечи Мэри поникли, пальцы заметно дрожали, когда она застегивала пуговицы накидки. Всего несколько минут назад она стояла, гордо расправив плечи. Пока ее отец не стал стыдить ее, вновь превратив в пугливую мышку.

Адам сдержал нараставшее раздражение.

– Думаю, нам следует пройти в дом и обсудить ситуацию в более подходящей обстановке.

– «Господь проклинает дом грешников». – Шеппард подошел к Мэри и властным жестом взял ее за руку. Из-за обильного тумана его накидка была покрыта каплями воды. В тусклом свете газового фонаря его глаза, чуть бледнее, чем глаза Мэри, сверкнули. – Я пришел, чтобы спасти мою заблудшую дочь из вашего вертепа, господин Брентвелл, а не за тем, чтобы смотреть, как она наслаждается обществом распутного мужчины.

– Ко мне принято обращаться «ваша светлость».

– Я поклоняюсь Всевышнему, а не язычнику, ставящему себя выше честных людей Англии. – Шеппард потряс кулаком. – Ваша власть обречена. Когда-нибудь истинный Господь восстанет и сметет вас своим мечом.

– Оставьте свои угрозы, проповедник! Это смахивает на подстрекательство к бунту.

Шеппард гневно воззрился на Адама, но все же замолчал, поджав губы. Адам знал, что после революции во Франции недовольство низших слоев в Англии вызывало тревогу у аристократии. Эта тревога особенно возросла в январе, когда было совершено покушение на самого регента. Правительство тут же приняло закон, запрещающий собираться у Вестминстера одновременно более пятидесяти гражданам. Судьям было дано право отправлять в тюрьму любого, кто хотя бы произнесет слово «революция».

Адам поддержал эти законы. Безусловно, такие фанатики, как Шеппард, вполне могли бы спровоцировать массы на бунт.

Адаму совершенно не хотелось увидеть виселицы на Пэлл-Мэлл.[6]Но вдруг он вспомнил, что говорила Мэри.

Вы не считаете низший класс живыми людьми, которые плачут, мучаются и страдают! Вы бросаете им монету или кусок хлеба и думаете, что выполнили свой долг.

А теперь Мэри, этот горячий защитник бедных, стушевалась и стояла, уткнув подбородок в грудь. Скорее всего, она опять винила во всем себя. Черт бы побрал это ее чрезмерное чувство вины! И черт бы побрал ее отца, который осудил ее, даже не дав сказать слово в свою защиту!

Кусты зашелестели от порыва ветра, и Шеппард сильнее сжал руку Мэри.

– Пойдем, Мэри Элизабет. Я забираю тебя.

Томас Шеппард сломает ее зарождающийся дух сопротивления. Адам знал, что ему не должно быть дела до этого, и тем не менее его это задевало. Он преградил Мэри путь и тихо спросил:

– Вы предпочли бы остаться?

Она подняла голову и посмотрела на него. В ее глазах отражалась покорность судьбе. Она покачала головой и снова потупила взор, словно бойкой на язык сторонницы перемен, ожесточенно спорившей с ним, больше не существовало.

Адам отступил и дал ей пройти. Ему следовало бы испытать облегчение. Томас Шеппард избавил его от необходимости убеждать Мэри покинуть Лондон, пока она не разобралась сама в причинах исчезновения сестры и не узнала неприятную для Адама правду.

И однако же ему было больно смотреть, как она идет к повозке рядом с отцом. Он уже ощущал такую пустоту раньше, когда ему было восемь лет и отец продал его любимого пони. Отец тогда заявил, что Адам уже достаточно большой, чтобы иметь собственную лошадь для охоты. Он заставил Адама смотреть, как новый владелец уезжал на пони по длинной, обрамленной дубами дороге.

Адам помнил горячие слезы на щеках. И помнил порку, которой его подвергли за эти слезы.

Как нелепо, что он вспомнил об этом именно сейчас! Эти давно забытые воспоминания не имели никакого отношения к Мэри Шеппард.

Подойдя к кибитке, Мэри на мгновение задержалась около кобылы, погладила ее по крупу, и та ткнулась мордой ей в ладонь.

Всего несколько минут назад эти маленькие руки касались его, сначала несмело, потом пылко. А тот поцелуй? Адам не собирался этого делать. Он просто хотел, чтобы она успокоилась, прежде чем он скажет ей, что отправляет ее домой. Но когда она повернулась в его объятиях, он просто не смог устоять перед этими нежными, жаждущими поцелуев губами. Да, вкус ее губ не заставил его раскаяться в своей слабости. Это был замечательный способ сказать ей «прощай».