ГРАС. Компиляция. Книги 1-8 - Никита Велиханов

её капитан не стал, боялся задеть Большакова. Приземлился, спружинив ногами, мягко, по-кошачьи. Вернее, учитывая размеры, по-тигриному. Отбросил ветку и поспешил к Илье.

— Ну, что?! Цел? Как ноги?

Ответа не последовало, и он, склонившись над Большаковым, принялся было профессионально быстро обследовать ноги Ильи, чтобы проверить, не сломаны ли они. Его остановил знакомый ехидный голос программиста:

— Не лапай меня, противный!

Облегченно вздохнув, Ларькин выпрямился: с Большаковым явно было всё в порядке. Илья, кряхтя, сел на лед и потер ступни. Дыхание у него перехватывало от боли, и следующую фразу, оправдываясь, он буквально пропыхтел:

— И ведь вроде бы сгруппировался...

— Видел я, как ты группировался, — заметил Виталий, с умилением глядя на Большакова. — Одной рукой за очки держался, другой морду от веток защищал. Снять их надо было и мне отдать.

— Тогда б я вообще убился, — возразил Илья, осматриваясь. — Мимо дерева прыгнул бы. Зато очки целы... Почти...

Очки с него слетели в последний момент, когда он приземлился, и теперь лежали невдалеке на льду. Одно стекло у них всё-таки треснуло.

— Ну вот, теперь я точно как Фагот, — с гордостью сказал, надевая их, Большаков.

Ларькин тоже осмотрелся, задержав взгляд на зловещем доме.

— Пошли отсюда, — сказал он. — Тут опасно. Ты не представляешь себе, что это такое. Идти можешь?

Он протянул Илье руку. Тот вначале гордо отказался, но потом вынужден был принять помощь, потому что без неё подняться всё-таки не смог. Большаков шёл, тихо матерясь, ойкая и с болезненным шипением втягивая в себя воздух. Ларькин поддерживал его за локоть. Проходя мимо стены, капитан подобрал и сунул в карман один из осколков выбитого ими стекла.

— Брось меня, комиссар, ползи один, — бормотал в промежутках между стонами неугомонный Илья. — Почему, собственно, я не представляю себе, что это такое? А если честно, то не представляю. Ух-х... А ты представляешь?

— Теперь представляю. И даже точно знаю.

— Ну ни хрена себе. Надеюсь, расскажешь?

— Расскажу, конечно.

— Но только потом. Сейчас мне не до полтергейстов.

Они отошли ещё немного и повернулись к зловещему зданию. Хмурая пятиэтажка стояла неподвижно. Никто ничего больше не излучал, не пугал жуткими глюками и не обрушивал лестничных маршей. Тем не менее друзьям показалось, что опустевший дом словно нерешительно топчется на месте, раздумывая, не броситься ли ему в погоню за беглецами.

— Бр-р-р, — суммировал свои ощущения Илья.

— Забыл спросить, — сказал Виталий. — Как же тебе удалось меня вытащить?

— Мне помог великий и могучий.

— Не понял.

— Ну, тот, к кому мы обращаемся во дни сомнений и тягостных раздумий. Короче, послал я эту тварь по матушке.

— Вслух, что ли?

— Не-а, в астоме.

Ларькин расхохотался, недоумевая, как же нужно было приложить их могучего противника, чтобы ошеломить его вот так, на несколько минут. Спросить он не успел: сзади послышалось урчание мотора. Большаков вздрогнул от неожиданности, но это была всего лишь ахмеровская «Победа». Ренат высунулся в приоткрытую дверцу и сказал:

— Хорошо, что оба целы. Только что-то я не пойму, кто из вас кого спасал.

— Неважно, — скромно сказал Большаков.

— Но если бы не Илюшка, я бы сейчас уже началу остывать, — добавил Виталий.

— А почему он хромает?

— Не совсем удачно спрыгнул с четвертого этажа — сказал Ларькин, помогая Илье забраться в машину.

— Ого, — Большаков показал ему лежавший на заднем сиденье «Победы» ручной гранатомет. — Ренатик, никак ты ехал нас выручать?

— Ладно, погнали, — сказал капитан, усевшись рядом с Ренатом.

— Просто беру с собой иногда, — ответил прапорщик, выруливая из середины квартала на Стромынку. — А вы не знали? Хотел опробовать. Дома все равно под снос. Погодите смеяться, не сбивайте меня с мысли. Я насчет Ильи какую-то пословицу хотел вспомнить. Русскую... Черт, забыл. Борисову доложи. Старик беспокоится.

Ларькин взял трубку.

— Юрий Николаевич, мы возвращаемся. Да, всё в порядке. Нет, — капитан покосился на Большакова, — никто не ранен. Приедем — я всё расскажу.

— Не забудь меня позвать, когда будешь рассказывать, — попросил прапорщик. — Я в первый раз в жизни видел, чтобы Илья на такой скорости добровольно выскочил из «бункера» и побежал не в туалет, а куда-то ещё. Интересно, что вы там нашли.

— В двух словах не перескажешь, это история долгая, — сказал Ларькин и повернулся к Илье. — Я смотрю, твоя интуиция вообще осечек не дает.

Тот шутливо-гордо напыжился.

— Так как же ты послал супостата? — поинтересовался капитан.

— А помнишь, Ренат нам пересказывал флотское напутствие?

Виталий недоуменно покачал головой, а прапорщик догадался:

— «От семи говен рожденный», что ли?

— Ага.

— Как же ты его умудрился вообразить и передать в астоме? — удивился Ларькин. — Там же семь частей, по крайней мере...

— У меня как раз была минута вдохновения.

Ренат сделал восхищенное лицо, долго держал паузу, а потом одобрительно произнес: «Малай...»

— Я даже не помню, как там дальше, — продолжал капитан. — Якорь что-то там в корму... Помню, что заканчивается «с присвистом».

Он увидел, что Ренат и Илья дружно набрали полные легкие воздуха, чтобы напомнить ему все ругательство, и замахал руками:

— Не надо. Это уже ненужные подробности.

— А я такие подробности записываю, — сообщил Большаков.

— Вспомнил! — легонько хлопнул ладонью по рулю Ренат.

— Что вспомнил?

— Пословицу! «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней».

— За рака ответишь, — откликнулся Илья.

— За коня — тоже, — подхватил Виталий. — Схлопочешь копытом в лоб. И вообще, мы с Илюхой — скорпионы. И ты, если б в свое время не тормознул, а подсуетился, тоже мог бы быть в нашей компании. Мне одна дама говорила, Скорпион — классный знак.

— А мне так даже и не одна, — похвастался Большаков.

— Ничего, — равнодушно сказал Ахмеров. — Мне и в стрельцах неплохо служится.

«Победа», удивляя водителей и прохожих своим неказистым видом, мчалась по Краснопрудной по направлению к Садовому кольцу.

***

Когда Илья Большаков вернулся в компьютерный центр, он обнаружил, что на одном из мониторов «Вампира» его дожидается давно поступившее через сеть сообщение. Послание было очень коротким, всего два слова:

ОЧЕНЬ ЖАЛЬ.

Никита Велиханов