Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

– А мне не жалко, – высказал свое мнение Данилов. – Допустим, я недополучал какую-то часть стипендии… Но зато Ямантау поможет нам выжить.

– Пока что оно чудом не помогло нам умереть.

Александр не нашелся, что сказать, да и не время было для разговорчиков. Он думал о тех, кому Ямантау уже «помогло». И все равно это место завораживало. Он вспомнил строчки из Шелли:

И сохранил слова обломок изваянья:

«Я — Озимандия, я — мощный царь царей!

Взгляните на мои великие деянья,

Владыки всех времен, всех стран и всех морей!»

Кажется, Александр понял, чем руководствовался тот, кто довел это начатое еще при СССР строительство до конца. Не только страхом за свою шкуру.

Рано или поздно понимаешь, что жизнь коротка, а коллекционировать виллы и копить на счетах миллиарды бессмысленно. С собой все равно не унесешь. Можно обрюхатить всех балерин, можно скупить хоть весь аукцион «Сотбис». Но это все бренное. Любовницы иссыхают еще при жизни, полотна и драгоценности, хоть и подлежат реставрации, тоже не вечны, а их ценность относительна. Да и владеть ими можно только тайно, увы. В этом положение «дуче», диктатора, проигрывает доле обычного олигарха. На тебя смотрят подданные как на небожителя, и их нельзя разочаровывать человеческими слабостями. Дворцы в курортных зонах простоят дольше, но после твоего ухода эти спецдачи уйдут с молотка, и там поселятся рядовые нувориши: нефтетрейдеры, стальные, колбасные или пивные магнаты.

Вот тогда и хочется создать что-нибудь монументальное. И когда все твои поступки — и глупые, и подлые, и просто сумасбродные, и редкие нужные — забудутся, это место, вырубленное в камне, еще будет вселять в сердца трепет. Фараону нужны были свои пирамиды, и ничто в стране лучше не подходило на эту роль. Гражданский метрополитен осыплется, подмытый подземными водами, уже за сотню лет, но кто знает, сколько тысяч могут пережить эти катакомбы?

Кругом нет ничего… Глубокое молчанье…

Пустыня мёртвая… И небеса над ней…

Глава 4. Homo hapiens

Господи, почему так плохо… Неужели голова всегда будет болеть.

Маша вспомнила свой первый день в Убежище. Еще когда она была Чернышевой, и думала, что пересидеть придется максимум час. Тогда пробуждение было таким же неприятным.

Иван. Сквозь забытье откуда-то она слышала его голос.

Иван? Рядовой срочной службы, который первым пришел ей на помощь в тот страшный день, в подземном переходе на Университетском проспекте. Целую эпоху назад.

Откуда он здесь? Да, она знала, что он в ополчении и ему часто выпадает стоять на часах или патрулировать улицы в ночь. И часто маршрут, которым он проходил, лежал рядом с ее поликлиникой. Она над этим подсмеивалась, а Володя, когда узнал, что это ее бывший, стал дико ревновать и устраивать скандалы, которые очень разнообразили жизнь.

Что они с ним сделали?

Откуда-то пришла железная уверенность, что он мертв. Выстрелов не было, но это еще ничего не значило. Они могли воспользоваться ножом или этим пистолетом с глушителем.

А потом Машенька усилием воли разлепила глаз и обнаружила, что лежит на полу в луже собственной крови. Она не могла понять, откуда взялась эта кровь, пока не взглянула на свою руку.

Комната расплывалась перед ней; лампочка на потолке горела ярко, но перед глазами у нее было темно, а сам потолок казался далеким, как небосвод. Кровь продолжала сочиться, оставляя на полу темно-вишневую дорожку.

- Ваня, ты тут? – шепотом спросила она. – Ответь, пожалуйста.

– Ты ему сначала голову на место пришей, тогда заговорит, - ответил вместо Ивана глумливый голос и тут же тоненько, как гей, засмеялся: «И-хи-хи-хи-хи!»

Веревки глубоко врезались в запястья и разорвали кожу. Слава богу, кляп вынули. Но пошевелиться было трудно. Маша начала разминать руки, потирая одну о другую. Ей не препятствовали.

– Ты гляди-ка, очухалась, - снова услышала она голоса над собой.

– Живучая, кукла.

Голоса были знакомые. Над ней стояла все та же парочка в поношенных черных куртках с эмблемами зимней Олимпиады в Сочи, штанах «германках» – зимой и летом одним цветом – и растоптанных сапогах. Обувь была грязная, в глине, в городе такую днем с огнем не найти.

– На хрена… – сумела наконец выговорить Маша. – Зачем вам это?

– А ты не поняла, овечка? – ближайший силуэт грубо схватил ее за подбородок. – Заканало все. Не город, а архипелаг ГУЛАГ. Нам обещали нормальную жизнь. А где она? Шакалы все имеют.

– И всех, - поддакнула вторая фигура.

– Ага. А мы работаем за похлебку! За ворота не выйти. Вставай по расписанию, шаг в сторону - побег. Тебе легко, Марусь, ты шалава командирская. Этот твой Володя еще сильнее на голову ударенный, чем майор. Ты чистенькая, жрешь сколько хочешь, спишь вволю. А мы вкалываем от зари до зари за буханку.

«За бухалку, скорее уж», - подумала она.

Но говорить ничего этого Маша не стала. Не надо дразнить зверя, даже если он всего лишь гиена, а не тигр.

Сколько она их знала, они никогда не перенапрягались. Всегда за них работали другие. Этим летом хорошо уродился подсолнечник, вот они и сидели на корточках, стаей, как воробьи на проводе, лузгали семечки, сплевывая шелуху сквозь зубы. И подгоняли тех, кто помладше и послабее.

За это они уже по разу оказывались в штрафном отряде, но правосудие города было гуманно. Сергей Борисович руководствовался подходом, что неисправимых нет, и каждого надо тащить из дерьма.

Но злить их сейчас не надо. Эти нехорошие глаза выдавали истерику. В таком состоянии даже не плохой, а средней паршивости человек может натворить много мерзкого.

Поэтому она попыталась подойти к ситуации прагматично: пусть делают, что угодно, лишь бы не убивали. Все плохое можно потом вытеснить из памяти. Главное, остаться в живых. Потому что очень не хочется умирать сейчас.

- Скоро здесь будет Бурый, – нарушил молчание тот, в ком она узнала отпрыска обеспеченных родителей. – И тогда нас пошлют в бой. Надо оторваться, пока есть возможность.

- Мажор, я ж тебе говорил, не трепли языком.

- Да кому она расскажет?.. Ну, что с ней делать будем? Чур, я первый. Уступи другу, ты ж нормальный поц. У меня вон раньше вообще только свеженькие были, телку с пробегом считал как второй сорт.

- Баран ты, - прогудел мнимый олигофрен. – Свеженькая, она ж ниче не умеет. Всему ее учи. А эта,