Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать - Николас Монемарано

Читая эти слова, здесь и сейчас, я понимаю, что их можно интерпретировать как гнев или горечь, но ни гнева, ни горечи не было в них, произносимых вслух. Она всегда задавала свои вопросы мягким тоном, с искренним желанием услышать мои ответы, каковы бы они ни были.

Мне не хватило мужества сказать ей, что у меня нет ответов, и я сказал, что в следующей своей книге буду заниматься этими самыми вопросами о человеческом страдании. Она будет называться «Книга почему», и я надеюсь, что через год или около того закончу ее. Я даже сообщил своему издателю о том, что планирую написать такую книгу.

Но я не мог этого сделать. Я не мог сказать по этой теме ничего такого, что эта женщина – она так и не сообщила мне свое имя – хотела бы услышать. Вместо этого я продолжал писать в том же духе; еще больше углублялся в то, во что уже верил. Окончив две книги, ни одной из которых я ей не обещал, я даже попытался начать; стал читать о страдании, о теориях его причин. Но я не мог сказать этой женщине – не мог написать об этом в книге и подписать ее моим именем, – что страдание есть наказание, что Бог наблюдает за нашим миром, творя свое собственное, фирменное правосудие, создавая свои бесконечно разнообразные версии ада на земле. Моя мать – та могла бы написать подобную книгу, но не я. Не мог я и сказать этой женщине, что страдание ее сына было частью большего Божьего замысла, который есть таинство. Не мог я и сказать ей, что, как утверждают некоторые книги, каждая душа выбирает свой путь, прежде чем вступить в человеческую инкарнацию – она знает все, что случится, еще до того, как это случится, и подписывает контракт – и что смыслом человеческого существования является эволюция души. Не мог я и сказать ей, как говорил другим, пусть и не этими самыми словами, что страдания мы навлекаем на себя сами, что все мы виновны, и если только не начинаем осознавать собственное мышление, то в конечном счете ввергаем себя своим образом мыслей во всякого рода несчастья. Я понимал: ничто из сказанного мною не изменит того факта, что каждый день она стирает слюну с подбородка своего сына, и меняет ему подгузник, и хранит в тумбочке возле своей кровати рентгеновские снимки темных пятен в его мозгу, и смотрит на это фото каждое утро, как будто вердикт может измениться, как будто темные пятна могут исчезнуть за одну ночь.

Она вкладывала в свои письма фотографии; я сохранил их все. До и после: сначала жизнь играет в глазах ее сына, потом жизни нет. Она писала мне: « Моему сыну приходится дышать через отверстие в адамовом яблоке. Врач пробовал прикрыть его, но он не может глотать. Слюна и слизь перекрывают ток воздуха ». Она писала: « Каждый день, после того как почищу ему зубы и побрею его, я смачиваю его щеки капелькой одеколона. Чтобы он хотя бы пахнул так, как прежде ». Она писала: « У него постоянно открыт рот, он смотрит мимо меня пустым взглядом ». Она писала: « Иногда я вижу, как трепещут его веки, и думаю: он где-то есть, он где-то там ». Она даже присылала мне выдержки из его дневника в недели, предшествовавшие роковому выстрелу. « Вы же сами видите, он был очень позитивным молодым человеком ». Я не мог поспорить с этим, после того как прочел его слова: « По большей части, что бы ни происходило вокруг меня, в новостях, во всем мире, я все же могу сказать, что этот мир – чудесное место ». На полях она приписала: « Таков был мой сын. Вот каким он был. Он не смотрел кровопролитные боевики. Он никогда не играл в видеоигры. В его сердце не было гнева ».

Я получал от нее письма в среднем раз в несколько месяцев. Иногда писем не было до полугода, и я начинал гадать, уж не случилось ли чего-нибудь с ней и ее сыном. В другие месяцы приходило по письму в неделю. Она никогда не подписывала их, никогда не писала свое имя на конвертах над обратным адресом. Чеснат-стрит, Филадельфия – и я понимал, что это она. Какое-то время я отвечал на ее письма, потом перестал. Дорогая – а дальше текст письма. Никакого имени. И обещание написать «Книгу почему». Иногда – ложь о том, что рукопись уже далеко продвинулась, и скоро я ее завершу.

Вскоре ей стало мало собственного сына: она посылала мне фотографии других. Мальчика в инвалидной коляске, в смирительной рубашке, потому что он не мог перестать грызть свою руку. Девочки из Минска, жертвы Чернобыля, с мозгом, покрытым пленками, выпиравшим за пределы черепа. Мальчика в том же медицинском учреждении, с чудовищными ногами, ступни и пальцы раздуты до невообразимых размеров. Она писала: « Какой ребенок мог бы создать такое? Какому ребенку могло бы такое присниться? » Она писала: « Думайте о моем сыне, думайте обо всех этих людях, пока пишете свою книгу ».

В аудитории собралось около трехсот человек, но она с тем же успехом могла быть и пустой, если не считать ее кресла. Слова, вылетавшие из моего рта в тот вечер, не могли – уж точно не в тот вечер – выстоять под испытующим взглядом ее страдания. В детстве я страдал стеснительностью, был одинок; боялся темноты; я в юном возрасте лишился отца. Мы все идем по жизни, неся каждый свой крест, но мой крест – это не ее крест. Я предпочел бы, чтобы вместо меня она поднялась на сцену и говорила; я предпочел бы, чтобы это она написала «Книгу почему».

Но мне заплатили за то, чтобы я рассказал о своей последней книге, «Случайностей не существует». Я тогда еще не знал, что это будет моя последняя книга. Последняя перед этой, я имею в виду. Хотя я рассматриваю эту книгу всего лишь как письмо – письмо к женщине в желтом платье, к Кэри, к Глории Фостер. Я тогда не знал, что мне придется написать еще одну книгу; что я напишу «Книгу почему», в конце концов, пусть не как ответ, но скорее как вопрос, на который нет ответа. Я не знал – хотя думал тогда, что знаю все, – что впоследствии присоединюсь к хору вопрошающих.

Пожалуйста, Стивену.

Вы не могли бы подписать это для Мэри – это моя сестра.

Вы не против подписать две? Одна – для моей дочки. Я пытаюсь уломать ее читать ваши книги, но…

У меня нет с собой ваших книг, я просто хочу поблагодарить вас, они мне очень понравились.

Я видел вас несколько лет назад в Бостоне. Не знаю, помните ли вы… мой сын пытался совершить самоубийство.

Сорок семь с половиной килограммов! Люди говорили, что я не смогу этого сделать, но поглядите-ка на меня!

Я просто хотела сказать вам – я прочла вашу новую книгу, и она по-настоящему помогает. Окружающие решили, что я спятила, но теперь я замужем, у меня собственный дом, и я не прикасаюсь к спиртному уже десять месяцев.

Можно вас обнять?

А о чем вы будете писать дальше?

Подпишите это для Меган. М-Е-Г-А-Н.

Вы не могли бы вписать мое полное имя – Джерри Стиллвелл?

Я только хотела сказать вам, там опечатка на странице 222 в новой книге – видите, вот здесь, должно быть «рад» , а получилось «ад» , они пропустили букву р .

Вы сейчас работаете над новой книгой?

Вы не против написать записку для моей тетушки? Она очень больна, едва держится, но мы не теряем надежды.