Магия ворона - Маргарет Роджерсон

– Да, как и следовало ожидать, это был его первоочередной приказ. Но эти цвета мне совсем не подходят.

– Не будь занудой! Черный и коричневый – или во что ты там был одет – как раз никому не идут. По мне, ты выглядишь шикарно.

– Полагаю, нам следует сойтись на том, что у нас разные представления о моде, – с достоинством ответил он. – И это был медный, а не коричневый.

– Медный! – повторила она, снова расхохотавшись. Причина ее веселья оставалась для меня загадкой.

Если уж говорить начистоту, Грач мог завернуться в простыню и по-прежнему выглядеть сногсшибательно. Его старая одежда, впрочем, действительно шла ему больше: ярко-зеленый пиджак, который ему выдал Овод, не особенно подходил к его волосам и более смуглому оттенку кожи, да еще и в плечах был узковат. На затянутом галстуке были складки и даже царапины, как будто кто-то нервно мял его: я сомневалась, что носить его будут долго. «Ну, зато наши наряды сочетались», – криво усмехнулась я про себя.

– Вы закончили? Мне велено привести Изобель обратно, чтобы представить ее остальным, как только она оденется. И ты, конечно, можешь мне помочь, – добавил он, пока Жаворонок не успела надуться.

– О, хорошо! – Она схватила его под руку.

Грач многозначительно приподнял второй локоть. Я улыбнулась и покачала головой.

– Мы ни за что не проберемся по тем коридорам, если будем ходить под ручку. В итоге я просто напорюсь на вешалку.

– Просто сделай это, Изобель! – вскричала Жаворонок. – Мы пойдем не там.

А где же мы еще могли пойти? Уверенная, что мне предстоит вот-вот испытать на себе еще какое-то странное волшебство, без которого точно можно было обойтись, я взяла Грача под руку. Мои пальцы на его рукаве казались такими изящными, что я начала понимать, почему фейри становились настолько тщеславными: что им еще оставалось, если они постоянно расхаживали в шелках от «Фирта и Мейстера» и обсуждали, какие цвета им больше всего к лицу?

Грач опустил взгляд, и я увидела его насквозь.

Он и правда был влюблен в меня. Мое сердце вскинулось, как испуганный олень. Видеть любовное признание в его глазах было совсем не так, как слышать произнесенные им слова. Это был взгляд, который остановил бы время, если бы мог: мягкий и острый одновременно, болезненная нежность с оттенком грусти, обнаженная правда разбитого сердца. Я стояла перед ним в своем стрекозином платье, держала его за руку, и он знал, что наше время почти на исходе.

Внутри меня затрепетали тысячи крыльев. Я погналась за ними, пытаясь утихомирить их, затолкать обратно, на глубину, где они не причинили бы мне вреда, но с тем же успехом могла бы стоять в вихре из бабочек, пытаясь поймать каждую голыми руками. Я отчетливо почувствовала жар его кожи через тонкую ткань пиджака… и легкую дрожь собственной руки.

В присутствии Жаворонка он не мог ничего сказать мне, но ему и не нужно было. Все, что мне надо было знать, я прекрасно видела в отражении его глаз.

Что я чувствовала? Могла ли я быть уверена?

Любовь между нами была невозможна. Я заставила себя задуматься о том, что неизбежно случится, если я позволю этому чувству отправиться в полет. Было лишь два исхода: испить из Зеленого Колодца или обречь нас обоих на смерть. Я посмотрела на него с решительностью. Нельзя было позволить ни одного, ни другого. Я была сильнее своих эмоций. Даже если бы жила тысячу раз, ни в одной из своих жизней не стала бы ради любви разрушать ни свою, ни чужую. Грозовые тучи сгустились в моей груди; бабочки, слабо трепещущие, попадали на землю.

Резко втянув воздух, Грач отвернулся.

Головой я понимала, что приняла правильное решение. Но мое сердце зияло темной безжизненной бездной; отведенный взгляд принца оставил на его месте пустоту. Я задумалась, настанет ли когда-нибудь время, когда мои разум и сердце наконец примирятся, или же я только что обрекла себя переживать этот момент снова и снова до конца своих дней: чувствуя уверенность, что сделала единственно возможный выбор, напополам с мучительным сожалением, повторяющим «Если бы…».

Птичья Норка заскрипела. Пол под моими ногами дрогнул, и переплетенные ветви стен зашевелились, как нитки на ткацком станке, свиваясь, ворочаясь, изгибаясь наружу. Я рефлекторно стиснула локоть Грача. Увидев мое лицо, Жаворонок залилась глумливым хохотом. Комната вокруг нас преображалась до неузнаваемости, и страшная мысль вдруг охватила меня. Та единственная секунда эмоциональной близости, которую мы с Грачом разделили… Было ли этого достаточно, чтобы нарушить Благой Закон?

ПЛЕТЕНЫЙ пол вокруг нас начал проваливаться. Тонкие березы потянулись от земли, поддерживая ступеньки растущей на глазах лестницы, изгибаясь сверху и снизу в элегантные арки; их ветки превращались в изящные перила. В мгновение ока я оказалась на вершине роскошной широкой лестницы под стать любому дворцу, спускающейся вниз на пять этажей, а то и больше. Внизу, в полукруге высокой травы, собралась толпа фейри, к которым, как я поняла, нам нужно было спуститься. Перед ними на коленях стоял Овод; его волосы серебрились в лучах солнца. Я увидела, как он поднялся, изучил кончик своего указательного пальца, а потом украдкой поднес его к губам, слизывая кровь. Казалось, ему хватило и одной капли, чтобы сотворить это чудо.

Мое сердце прерывисто заколотилось. Хоть мои опасения не оправдались, у меня было достаточно причин бояться и сейчас. У подножия лестницы собралось даже больше фейри, чем я видела на лугу, и, как бы величественно ни выглядел Грач, все они пришли посмотреть именно на меня. Они были одеты безупречно: нежные розовые, зеленые, голубые и желтые оттенки весеннего сада, блистательная серебряная вышивка, жемчужные пуговицы и драгоценности, сверкающие под стать их бессмертным глазам. Я знала, что, даже если проведу в их обществе несколько часов, не обнаружу ни одного сколотого ногтя или выбившегося из прически волоса. А еще я знала, что каждый из них может убить меня с той же легкостью и беспечностью, с какой роняет чашку.

Овод слегка поклонился нам.

Одна нога, за ней другая. Вот и все, проще простого. Спуск этот занял гораздо больше времени, чем я предполагала; толпа внизу ожидала нас в полной тишине, только ткань моего платья шуршала по ступенькам. Чем ближе мы подходили, тем неестественнее казалось мне все это собрание. Безупречность, которая рядом с одним-двумя фейри лишь слегка коробила меня, в присутствии такого их скопления доходила до абсурда и вызывала чувство ужаса, как будто мне предстояло встретиться с армией оживших кукол.

Как только я ступила на траву, по толпе пронесся нежный гул смешков, вздохов и шепотков. Меня начали представлять публике.

Когда Овод огляделся по сторонам, в первых рядах его подданных началась толкотня. Женщина с поразительными ореховыми глазами вышла из нее победительницей. Поправив шляпку с истинно королевской улыбкой, она зашагала вперед и подала Оводу руку. На ней было лиловое платье с высоким воротником, туго обтягивающим тонкую шею, и изъян в ее внешних чарах – неестественно острые скулы – был менее заметным, чем у большинства фейри. Как и у многих других в толпе, ее кожа была очень светлой – общая черта весенних придворных. У подданных осеннего и летнего двора кожа, как у Грача, была более темных оттенков: золотых, как солнце, древесно-коричневых, смуглых, как глина.