В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд

Нельзя сказать, что в этом заявлении не хватало дерзости. Честолюбивые замыслы Павла были и новаторскими, и глобальными. Культы и божества, которых они прославляли, доселе всегда были связаны с определенными местами и конкретными народами. Любые предположения, что они могут быть чем-то большим, что они могут считаться всеобщими, неизменно представлялись людям оскорбительными или абсурдными либо и оскорбительными, и абсурдными. Тем не менее Павел сумел почувствовать подлинный дух времени. Стремление к всеобщему братству витало в воздухе. В конце концов, Посидоний, еще за сто лет до Павла, верил, что оно появится, как один из плодов римского правления. Почему в мире, в котором господствуют претензии будущих глобальных империй, не найдет поддержки идея всеобщей веры? Поэтому после распятия Иисуса христианская миссия среди язычников процветала. Ячейки, появившиеся при Павле, обновлялись и множились. На землях, управлявшихся или из Ктесифона, или из Рима, они росли, цвели и распространялись. В каждой из них мужчины и женщины любого происхождения, принадлежавшие к любому классу и расе, встречались как равные, в общем помещении, перед взором сурового, но любящего Господа. Равные, потому что все они – сенатор и посудомойка, грек и бритт, философ и блудница – могли быть затянуты в вязкую трясину греха. Равные, потому что все они благодаря смерти Христа на кресте получили возможность заслужить для себя спасение. Еще никогда идея личной ответственности не проповедовалась так радикально, демократично и широкомасштабно. Христианские мыслители в борьбе за определение принципов веры были заняты в проекте, вполне подходящем эпохе своим ощутимым идеализмом. Они исследовали цели Бога в еще более глобализированном мире.

В этом отношении, конечно, они недалеко ушли от раввинов Месопотамии. Методы были аналогичными. Христианские мудрецы тоже опирались на наследие священных иудейских текстов. Но если раввины считали Тору вечной и неизменной, христиане считали ее, как и Танах, Ветхим Заветом, подернутым туманной дымкой, проблеском Вечного Света, которым был Иисус Христос. Такое видение проблемы ставило очевидный вопрос: каким будет Новый Завет?52 Почти сразу после распятия Христа ученые начали составлять коллекцию трудов, которая могла бы явиться ответом. Первыми в нее вошли письма Павла, а потом всевозможные Евангелия – жизнеописания Христа. Так же как и раввины Суры и Пумбедиты, христиане, составлявшие эти тексты, верили, что им дано размышлять о единственном потрясающем событии в человеческой истории: вторжении божества в падший мир. Оно было столь грандиозным по своим последствиям, что изменило весь порядок во вселенной. Самым явным результатом этого вторжения был не свод законов, как считали раввины, а знание, присутствующее в душе каждого верующего, что Иисус действительно Бог. «Я есмь путь, и истина, и жизнь. Никто не приходит к Отцу, как только через меня» – так сказал Иисус, согласно одному из Евангелий53.

Громкое заявление, но тем не менее не вполне ясное. Лишь немногие христиане, в том числе Павел, утверждали, что лично видели воскресшего Христа. Откуда же, в отсутствие таких прямых связей, верующие могли узнать, каким в точности может быть «путь»? Сам Иисус, приказывая своим последователям брать учеников из всех народов, велел им делать это «во имя Отца и Сына и Святого Духа»54. Но от этого яснее не стало. Кто или что это – Святой Дух? Над поиском ответа на этот вопрос трудилось много поколений христианских мудрецов. Отыскать его было непросто, поскольку он затрагивал невыразимую тайну, связанную с сущностью самого Бога. Для менее интеллектуально одаренных верующих ситуация сложилась очень удачно: Святого Духа можно почувствовать, не обязательно постигая, что или кто это. Верующие считали, что как его ни представляй – в виде голубки, или огня, или звука «с неба, как от несущегося сильного ветра»55 – это дыхание Бога на мир. Когда они чувствовали восторг веры, благоговейный трепет в душе, то знали, что на них снизошел Святой Дух. Свидетельства его присутствия не ограничивались внутренним миром верующих. Дух ощущался и в единстве, которое он приносил христианам везде. И не важно, где жили эти мужчины и женщины, каким был их статус – все они участвовали в одной церемонии инициации. Речь идет о погружении в воду, названном «крещением»: «Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, иудеи или эллины, рабы или свободные, и все наполнены одним духом»56. Без этого не может быть единства, не может быть общей церкви.

Это, в свою очередь, означает, что христиане повсеместно могут заняться делом создания всемирной бюрократии и чувствовать, что тем самым служат своему Богу. Другой путь указал Павел пристрастием к письмам. Дальние связи всегда тщательно поддерживались верующими в римском и иранском мире – они считались кровеносными артериями церкви. И самые банальные, и самые трансцендентные вопросы активно обсуждались христианами на необъятных просторах соперничавших империй. Ни цезарь, ни шахиншах не могли предложить лучшей перспективы. Христиане это видели и определенно упивались тем фактом, что «для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужая страна»57. Иными словами, пределов для христианской веры не было.

Но христианская церковь в течение нескольких веков оформилась в самую грозную неправительственную организацию из всех ранее существовавших не только потому, что изначально оперировала только глобальными масштабами. Локальные действия тоже имели место. Прошло чуть больше поколения после распятия Христа, а у христиан уже появилась необходимость в упорядоченной бухгалтерии. Бумажная работа в каждой отдельной церкви поручалась чиновнику, которого выбирала местная конгрегация «надсмотрщиком», или епископом. Правда, довольно скоро эти чиновники существенно расширили свои функции. Прошло триста лет, и епископ превратился в полновластного монарха той конгрегации, которая его выбрала. Он представлял местных христиан в общении с другими церквями, помогал решать проблемы и защищал их во время кризиса, разъяснял положения веры, говорил, какие тексты следует читать, и отвечал за них перед Богом. А значит, «на епископа должно смотреть, как на самого Господа»58.

Епископ, таким образом, обладал авторитетом, который оценил бы даже римский или персидский аристократ. Хотя епископы, как правило, избегали шелков и драгоценностей, столь любимых высшими классами, но грубая шерсть их одежд не могла скрыть того, что они тоже, как любой великий магнат, занимались патронажем. «Если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твое и раздай нищим»59 – это предписание Христа, хотя ему не всегда следовали буквально, тем не менее установило среди христиан традицию благотворительности, которая смогла обеспечить епископов, людей, управлявших ее плодами, огромными резервами щедрости. В городах – одном за другим – церковь теперь составляла не просто государство в государстве, а нечто более исключительное – богатое государство. В мире, где было очень мало безопасных мест для нищих, вдов и больных, это помогло наделить местного епископа блистательной аурой святости, а святость для христиан означала силу. Из этого, в свою очередь, вытекало многое. Имея силу, епископ имел возможность дисциплинировать свою паству, а имея дисциплину, церковь могла поддерживать свой образ как универсальной и всеобщей – «католической». Прошло всего три столетия после распятия Христа, и ничто не могло являться более надежным свидетельством величия его торжества над смертью, и силы Святого Духа, чем христиане, сплотившиеся воедино.