Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Лючия стояла на галерейке в нижней зале и с нескрываемымлюбопытством глядела в высокое французское окно, вокруг которого собраласьтолпа дворовых. Можно без преувеличения сказать, что в русском помещичьем домевтрое или впятеро больше слуг, чем в таком же итальянском; о домах же стольбогатых людей, как Извольский, и говорить нечего. У князя великолепие иазиатская роскошь были доведены до крайности, ну и слуги были как на подбор:высокого роста, в ливреях с красными воротниками, высоких черных меховых шапкахс султаном. Они вносили в столовую блюда, входя попарно, и напоминали, навзгляд Лючии, стражу, появляющуюся на сцену в трагедиях. Их явление заставлялоее вздрагивать не то от страха, не то от смеха. Кроме того, по коридорам стоялов ряд множество прислуги с факелами в руках, что производило впечатление важнойцеремонии. Во время обеда играл невидимый оркестр роговой музыки – это тожебыло множество людей. А сколько прислуги трудилось на кухне! Здесь круглыесутки шла стряпня. Повара в доме князя, на взгляд Лючии, были заняты не менее,чем их собратья в парижских ресторанах, как если бы трапезы должны были следоватьодна за другой до самой ночи! Несметное богатство князя позволяло ему житьпо-царски. Однако пока что гостей Лючия в доме не видела, хотя не прочь была быпоблистать в обществе, поиграть в карты, поохотиться, устроить, как говорятангличане, пикник… Не то что бы она скучала или томилась по флирту, преждесоставлявшему основу ее жизни. Нет, она всегда знала, что, когда выйдет замуж,сделается добродетельной супругой, ибо в постные дни ложе ее будет открытотолько мужу и никому более. Сейчас, конечно, был пост… с другой стороны, иных,кроме князя Андрея, возможных любовников у нее не было… с третьей стороны, ейпочему-то не нужен был пока никто иной… Впрочем, Лючия, несказанно этомудивясь, предпочитала думать, что соблазнена не столько мужчиной, сколько князем,его богатством, домом. Она поражалась качеством мебели, которую невозможно былоотличить от парижской, картинами и статуями, где лица богов и богинь былипрекрасны и необычайно живы. Узнав, что рисовали и ваяли крепостные художники скрепостных натурщиков и натурщиц, Лючия в который раз поразилась красотерусских – и впервые почувствовала гордость за то, что принадлежит к такойкрасивой нации. Осознав наконец себя русской, она растерялась до того, чтопринялась выискивать недостатки в слугах, чьи лица, оказывается, глядели на неес картин.

Недостатков было, на ее взгляд, тьма! А главное, онаубедилась, что русские слуги, даже самые вышколенные, находят большоеудовольствие в любое время бросить свою работу и на что-нибудь поглазеть –предпочтительнее на пьяного человека, который выделывал бы свои нелепые кудесы,ну а если нет пьяного, то сойдет для развлечения любая безделица, тем паче –такая забава, как катание с гор.

Да! В конце апреля – с гор! Лючии это все казалосьнепредставимым. Но вдруг снова ударил такой мороз, что лужи, во множествепокрывшие землю, сковало ледком, а сверху припорошило снегом, как если бы веснапопятилась перед неуступчивой зимой. А Извольского раззадорили морозы, и онрешил вернуться к зимним забавам. По слухам, в имении были отличные снеговыегоры, но они уже растаяли. Тогда по приказу князя из досок устроили скат,который шел наклонно из первого этажа на откос, где стоял дом, и еще ниже, ксамой реке. Этот скат с вечера обливали водой: всю ночь до Лючии долеталасуета, голоса, шутливые крики дворовых, не знавших, то ли они работают, то лизабавляются. К утру лед сделался достаточно толстым: получилась отличная горка.В ход пошли маленькие детские саночки и даже деревянные лохани и шайки, и в нихскольжение было столь стремительным, что, на взгляд Лючии, его можно былосравнить с полетом птицы.

Вот именно – на взгляд, потому что сама она до сих пор нерешилась принять участие в этой затее и только, не отводя глаз, смотрела, каквылетают в окно и скрываются под обрывом катающиеся. Иногда кто-нибудь несоблюдал очереди, санки или то, что их заменяло, сталкивались, тела катающихсясбивались в клубок, раздавался счастливый визг, чудилось, удесятеренный эхом,но никто не расшибся, никто не сломал себе шеи, а некоторые, успевавшиеособенно проворно добежать от обрыва к дому, скатились уже не меньше десяткараз. Среди них были самые здоровые, проворные парни – и князь.

Сейчас, раскрасневшегося, хохочущего, вывалянного в снегу,его с трудом можно было отличить от простолюдина, тем более что и одет он былкое-как, однако же Лючия заметила, что именно к нему льнут веселые девки,именно с ним норовят прокатиться в паре на санках или, примостившись на егонелепо задравшихся коленях, – в какой-нибудь лохани. И не потому, пожалуй, что искалибарской ласки. Он был так красив! Самозабвенное веселье омолодило его,разгладило черты, несшие печать некоторой надменности. Смех его звучал стользаразительно, что редкий не смеялся в ответ. Все эти крепостные были примерноровесниками князя; верно, догадалась вдруг Лючия, он вырос в их кругу, иначеоткуда бы взялись в нем эти дружеские замашки и небрежная приветливость скрепостными. И сейчас все – и князь, и его слуги – враз вернулись в мирбеззаботного детства, оттого и было веселье их таким искренним и захватывающим,что даже сторонняя наблюдательница, Лючия, иногда ловила себя на том, чтотихонько смеется.

Кроме нее, не участвовали в забаве лишь самые пожилыеобитатели дома: ключница, главный дворецкий да главный повар, но они, поглазевнемного, поумилявшись на молодежь, разошлись по своим делам, а на галерейке, нерядом с Лючией, а в почтительном отдалении, осталась женщина, которая однаотравляла пока еще недолгое пребывание Лючии в этом суматошном, щедром,роскошном доме. Та самая Ульяна.

Лючия, вообще говоря, находила русских женщин оченькрасивыми и не понимала, почему все женщины в России, какого бы они ни былизвания, кончая крестьянкою, сильно румянятся, надо или не надо, очевидно,полагая, что всем к лицу иметь красные щеки. Ульяна же никогда не румянилась.Нужды не было: Лючия в жизни не видела более яркого лица!