Кража - Питер Кэри

Судьба вынудила его заниматься порой перепродажей картин. Дилеров и их клиентов он ненавидел сильнее, чем даже Марселя Дюшана[56](«Он играл в шахматы, потому что в ту пору не было телевидения. Будь у него телевизор, он бы смотрел его день напролет»). Нет врунов и мошенников, подобных дилерам, твердил он. И никто не боится стать жертвой обмана так, как трепещет богатый клиент.

Иногда он брал с нее всего пять долларов. Иногда — ничего. Этого нам знать достаточно.

В Музее современного искусства имелось четыре Лейбовица, но выставлялось только три. Четвертый, как все полагали, был «подправлен» Доминик, и с точки зрения Марлены то была большая удача. Мильтон долгое время подлизывался к кураторам, членам попечительского совета и администраторам, и хотя лично у него музей принял всего-навсего литографию, ему с Марленой позволили спуститься в хранилище и внимательно изучить подправленную картину, и через это единственное полотно, 18x20 дюймов, которое затем было уничтожено, она сумела познакомиться с размашистой кистью Доминик, столь явно отличавшейся от уверенных параллельных зарубок Лейбовица. Мало что понимавшая сперва, под конец она уже недоумевала, как это можно было не видеть метод, с помощью которого отец Оливье в каждой группе штрихов создавал мощное и объемное визуальное впечатление.

Я, разумеется, лишь повторяю то, что она мне рассказывала. Проверить факты не в моей власти. Я тогда жил в Сиднее, в Ист-Райде, у меня был сын с оцарапанными коленками и яблоки, гнившие в летней траве, а тем временем — ладно, причины наших поступков по любому от нас скрыты — скажем так: девица, исключенная из старшего класса средней школы Беналлы, попала в орбиты двух мужчин, из которых один был красив и душевно травмирован, а другой был эгоистическим чудовищем, и возмущение, вызванное столь разными гравитационными полями, каким-то образом сумело вытолкнуть ее вбок и наверх, так что, оставаясь секретарем секретаря и живя в четвертом доме от угла Девятой авеню, она вкрадчиво, триумфально, пересекла не нанесенный на карту океан, и потрясенная, как Кортес или сам Китс[57], узрела то, чтó обстоятельство рождения и географические координаты скрыли от нее — дивные чудеса, не более, и не менее.

Ради искусства Мясник в свое время сделался немцем, а теперь решил стать япошкой. Любопытно было наблюдать, как он снимает нижнюю часть с водосточной трубы у Марлены и заменяет ее цепью, чтобы потоки дождя стекали вниз по звеньям, КАК ОН ВИДЕЛ в так называемом шедевре Японского Кино. Означало ли это, что он готов ехать в Токио, где никто имени его не слышал? Пусть меня похоронят в тот день, когда это случится.

Но я продолжал потихоньку следить за тем, как все неукоснительно обращается лицом в востоку, и не только в виде сырой рыбы и глистов у братца в брюхе, но в виде ФАКСА, рокочущего среди ночи, выплевывающего горячую бумагу, которая сворачивается в трубку возле моей больной головы.

Пока не застучал факс, я не понимал выражение ЖЕРНОВА ГОСПОДНИ, но когда это чудище взревело у меня в мозгу, я увидел, как матушка вышивает: ЖЕРНОВА ГОСПОДНИ МЕЛЮТ НЕ СПЕША НО НЕ УЦЕЛЕЕТ НИ ОДНА ДУША.[58]Бедная матушка, с каждым вздохом она воображала час своей кончины.

Когда она умерла, Мясник разбушевался против Иисуса и выбросил ее поделки на свалку в Дарли-Тип, но матушка уже вошла всей своей жизнью в нашу кровь, пять кварт памяти перекачивается по нашим телам, выплескивается на картины моего брата, прости его боже, сильного засранца перед Господом.

Мясник и Марлена закрывали за собой дверь спальни, глаза ее всякий раз вспыхивали, как она взглядывала на его уродское лицо, его ТУПУЮ ФИЗИОНОМИЮ. Как-то раз я спросил Мясника, разрешает ли она ему всовывать в задницу, и он вмазал мне по сопелке. Я ЖЕ ТОЛЬКО СПРОСИЛ. Многие мамаши, у которых мальчики в Сиднейской Начальной Школе, рады помочь. Осенний дождь заглушает их слова, даже если слушать из сада. РАЗВЕРЗЛИСЬ ХЛЯБИ НЕБЕСНЫЕ, распахнулись ОКНА НЕБЕС, струя воды с крыши неслась вниз, прорываясь во все отверстия ХУДОЖЕСТВЕННОЙ цепочки, брызгала на стены, затопляла живущего этажом ниже актера, который в результате не получил роль КЕНИИ в ПЕРЕВОЗЧИКАХ[59].

Неужели они меня бросят? Слов не разобрать.

Однажды солнечным утром мы все трое вопреки судебному ордеру ехали через мост Глэйдсвилль, рука Марлены на его плече, пальчики играют с длинными прядями волос на толстой шее.

Какое-то отношение все это имело к Японии.

У Жан-Поля на заднем дворе тень сгустилась, как грязь, в зеленой тени пальм и бугенвиллей стояли ИНДУССКИЕ БОЖЕСТВА с черно-белыми клетчатыми повязками на каменных причиндалах. Мертвые трутни, Господи Боже, в бассейне. Свет колеблется, никакой устойчивости.

Коллекционер вышел в плавках, чтобы показать себя.

Неужели меня бросят?

Марлена объяснила патрону, что в японской репродукции «Екклесиаста» переложено зеленого цвета, но она берет на себя ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ за все исправления.

Жан-Поль для начала полюбовался ее ножками, но тут глаза его сделались мертвыми, точно серая древесина забора позади его дома. Он не подпишет свое РАЗРЕШЕНИЕ, пока цвет не исправят.

Прозвучали резкие слова, и я подумал: АЛЛИЛУЙЯ! Все кончено, благодарение Богу. Пока Жан-Поль пытался выловить рассыпавшуюся верстку из своего бассейна, я восхвалял Бога за дарованный моему брату характер.

Увы, вскоре была предпринята ВТОРАЯ ПОПЫТКА в «Скоро-Суси» на Келлетт-стрит, и еще до приезда Жан-Поля у меня появилось дурное предчувствие, потому что братец снова постарался внушить, будто Япония не придется мне по вкусу, заставив меня съесть ЖИВОГО морского моллюска из раковины вместе с супом, похожим на обезьяньи мозги или что похуже.

Я сидел перед тошнотной тварью в ожидании приговора. Но увидел обычного человека, не более, чем КАКАШКА, говорят в таких случаях. Тот вандал-полицейский, которого мой брат клялся растянуть и прибить гвоздями к паркетному полу.