Боевая машина любви - Александр Зорич

Эгин кивнул. Кому как ни ему понимать, что имеется в виду магическое зрение, которое позволяет видеть абрис врага в темноте, Измененный предмет в руках мага и еще многие и многие загадочные вещи. А иногда даже формулы Изменений, проступающие на вещах.

– Иногда зимой, рано-рано утром на оконный козырек нашей спальни садятся синицы. Я даю им зерно. Они сидят тихо и ждут, когда я им что-нибудь брошу. Они могут сидеть часами и дожидаться. Это очень вежливые синицы. Обычно Лагха просыпается первым. И говорит мне: «Вставай, тебя ждут твои зяблики».

– Ну и что?

– А то, что стекла в нашей спальне толщиной в два моих пальца. А зашторены окна бархатными гардинами, через которые не пробивается ни один луч света. Лагха не может ни видеть птиц, ни слышать их при помощи простых человеческих чувств. Он обнаруживал их иначе. И он ни разу не ошибался.

– Подумаешь, – пожал плечами Эгин.

«Эка невидаль – увидеть синицу через бархатный занавес!» На самом деле, уколы ревности, которые беспрерывно, намеренно или невольно провоцировали в нем рассказы Овель, сильно мешали ему слушать.

– Лагха потерял не только зрение, но и слух. Теперь ему можно врать с утра до вечера и с вечера до утра. Человеческие голоса больше не разделяются для него на говорящие правду и лгущие. Теперь я могу заводить себе хоть дюжину любовников. И если мне хватит ума не спариваться с ними у него на глазах – бьюсь об заклад, он никогда не догадается, что у меня кто-то появился.

– Пример неудачный, – процедил Эгин. – А в чем еще выражаются эти, как бы сказать, странности?

– Я могу перечислять их часами. Ведь, в сущности, мне нечем больше заниматься, кроме моих цветов и наблюдений за мужем. Кроме того, Лагха стал исключительно вульгарен. Он острит невпопад, каламбурит, говорит идиотскими загадками вроде «У какого голубя по ночам зудят мудя?». Извините, Эгин.

Эгин не удержался и прыснул со смеху. Таких декламаций он от Овель совершенно не ожидал.

– Не за что извинять. Сущая ерунда, продолжайте.

– Лагха как с цепи сорвался. Щиплет наших служанок за задницы, не разбирая между симпатичными и уродливыми, между дамами и кухарками. Он все время домогается меня. Он готов трахаться беспрерывно. Будучи не в силах удовлетворять его неутолимую похоть, я подложила ему двух своих, условно выражаясь, «подруг» – Канну и Стигелину. И что вы думаете – сошло! Да это не Лагха, а просто, просто… боевая машина любви!

– Ну… в принципе… я не знаток. Но может быть, это те качества, которые были и раньше, просто обострились?

– Эгин, конечно, Лагха и раньше не злоупотреблял аскезой. Хотя когда мы поженились, он был… ну в общем, я была у него первой женщиной… И потом у него были связи – Сайла, какие-то банщицы, наконец, Зверда. Их роман чуть не загнал меня в гроб – в меня тыкали пальцем даже иностранные послы, обо мне шептались даже музыканты – сама слышала.

– Зверда – это та самая фальмская баронесса?

– Вот-вот.

– Имя какое-то… зверское.

– Есть немного, – улыбнулась Овель. – Но даже Зверду можно было терпеть.

– А теперь?

– Теперь – невозможно. Поймите, Эгин, никогда у Лагхи не было двух дюжин женщин за четыре дня!

– За четыре дня? – переспросил Эгин. Он не верил своим ушам.

– Вот именно! За четыре дня. Во время землетрясения Лагху немного прихлопнуло потолком – но я никогда бы не подумала, что это приведет к таким ужасающим последствиям! Насколько мне известно, Лагха бывал в передрягах и похуже! Пока был жив Альсим я все надеялась, он его образумит…

– Постойте, вы сказали «пока был жив Альсим»?

– Ой! – опешила Овель. – А разве вам не сообщили об этом в Доме Герольдмейстеров?

– Нет. Я едва унес оттуда ноги. Там устроили засаду люди Свода и…

Овель положила палец на губы Эгина. Они стояли перед распахнутой дверью некоей комнаты, которая, и Эгин сразу это определил, не имела окон.

– Не надо сейчас об этом. При слове «Свод» у меня пропадает желание жить.

Эгин понимающе кивнул. Про себя он в целом мог бы сказать то же самое.

– Я расскажу вам об Альсиме, когда пропоют первые петухи.

«Что же до разнополой молодежи, то мы настоятельно рекомендуем ей коротать вечера за игрой в Хаместир.»

Из «Ведомостей» Опоры Благонравия

1

– Это – место для тайных свиданий, – серьезно сказала Овель, когда они вошли в комнату с низким потолком.

В нагретом воздухе витал запах цветочных благовоний, угли в очаге были едва подернуты пеплом. На стенах – гобелены, зеркала. Фривольные статуэтки на подставках. Ложе с балдахином аккуратно застелено. От него, казалось, еще исходило тепло человеческих тел. Чувствовалось, что еще какой-нибудь час назад жизнь в этой комнате била ключом.

– Эти покои принадлежат моей подруге Стигелине. Она дама Второго Ранга, Сиятельная очень ее любит.

– Любит как дочь?

Овель хихикнула.

– Не совсем, иногда как… как жену.

Не найдя что ответить, Эгин плюхнулся на плетеный стул. Он вдруг почувствовал себя глухим провинциалом. Деревенщиной. Дубиной.

Вот так вот! Пока Опора Благонравия выдергивает горшечников и бочаров из их супружеских постелей по доносам соседей за одно несчастное Сочетание Устами и рвет ногти молодым солдатам в нравственное назидание за Сочетание Мужей, Княгиня Сайла, не особенно комплексуя, практикует – ни много ни мало – Сочетание Жен! Еще вопрос, что здесь практикует Овель! В этом-то вертепе!

– Послушайте, Овель, а вы здесь часто бываете? Я имею в виду – в этой комнате? – спросил Эгин, но непринужденности у него не получилось.

Но вместо ответа Овель вдруг заливисто расхохоталась. Она смеялась так легко, так долго и заразительно, что Эгину стало стыдно своего вопроса – вопроса подозрительного собственника, ревнивца и скандалиста.

– Какой ответ вам больше нравится – «я бываю здесь два раза в день» или «я бываю здесь после ужина каждый четный день месяца»? – ехидно поинтересовалась Овель, отсмеявшись.

– Извините, Овель, – буркнул Эгин.

– Ничего. Вы не будете возражать, если я предложу вам горячую ванну?

Овель удалось смутить Эгина. И при том смутить не на шутку. К предмету своей любви он явился в таком неживописном виде, в каком к своей зазнобе постеснялся бы явиться и самый последний табунщик.

«От меня, наверное, несет, как от козлища» – предположил Эгин, вспоминая, что в последний раз мылся на «Гордости Тамаев», когда попал под ледяной ливень во время бури близ Нового Ордоса.

Он скоро снял с себя одежду и отправился за загородку – туда, где на горячих кирпичах стояла дубовая кадка с исходящей паром ароматической водой.