Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

дымка, можно увидеть бесконечные жилые кварталы Инвуда, гигантские общеобразовательные школы Испанского Гарлема и даже несколько величавых таунхаусов, что еще остались на Шугар-Хилл. Дома, школы, церкви, местные магазинчики – и лишь изредка где-то, как бельмо на глазу, торчат высотки из стекла и стали. С такого ракурса город видит лишь Бронкс, и Бронка уверена, что именно поэтому его жители не терпят выкрутасов нахальных манхэттенцев. В конце концов, всякому, кто желает жить в Нью-Йорке, нужно что-то есть, где-то спать, как-то зарабатывать на образование детям, да и вообще сводить концы с концами. Так что нечего задирать носы.

Но Бронка видит и то, что замечает Венеца. Город действительно другой, потому что вчера он был просто городом, а сегодня – ожил.

Такое случается не в первый раз. Всегда находятся те, кто чувствует город лучше других… только обычно они не живут в совершенно другом штате. Венеца ведь из Джерси. Бронка осторожно спрашивает:

– Когда ты говоришь, что все стало странным, – ты это о чем?

– О кабинке в туалете! А еще о картине, которую притащили те парни. – Ее передергивает. – Ты о чем-то задумалась и, наверное, не заметила, но все изменилось. Вся галерея. Ицзин и те ребята исчезли, зал опустел, и стало очень тихо. Свет переменился, и картина была не картиной, а…

Она вдруг замолкает, словно ей стало неловко. И Бронка внезапно осознает, что она может разобраться с Венецей двумя путями. Она может притвориться, что ничего не было, сказать девочке, что та выдумывает. Нафантазировала что-то, или ей продолжают приходить глюки от тех грибов, которые она, по ее же рассказам, когда-то пробовала. Отчасти Венеца такая, какой могла бы стать Бронка, если бы выросла в мире получше… и отчасти она очень похожа на Бронку, потому что мир все еще остается довольно дрянным и безумным местом. А Бронке очень хочется ее защитить.

Эта мысль помогает ей принять решение. Раз Венеца все видит, значит, она должна знать, что это не галлюцинация. Она должна знать, когда нужно убегать.

Бронка вздыхает.

– Картина была проходом.

Венеца поворачивает голову так резко, что ее пышная африканская прическа встряхивается. Какое-то время она в упор смотрит на Бронку, затем сглатывает и медленно произносит:

– И мы не просто смотрели на изображение абстрактных людей на абстрактной улице, да? Мы действительно туда чуть не попали. В место, которое выглядит вот так. – Она делает глубокий вдох. – Старушка Би, мне очень хотелось, чтобы ты сказала, что это просто очередной глюк от тех грибов.

– А людям в аду хочется прохладной воды. И, строго говоря, улица была экспрессионистской. Но это я просто умничаю, чтобы мне стало легче. – Бронка печально улыбается. – Впрочем, я даже немного рада, что не одна попала в этот Бредостан.

– Би, ты всегда и во всем можешь на меня рассчитывать, но все же – ни фига себе.

Да уж, по-другому и не скажешь. Бронка вздыхает и потирает глаза. Как же ее злит, что вся эта чертовщина свалилась именно на ее голову. Ей и так было чем заняться. Сейчас все ее мысли должны быть заняты покупкой ненужных погремушек и милых вещичек для будущего внука или внучки. Вместо этого она по горло увязла в художественных нападениях из иного мира.

– Да, вот что… Послушай, – произносит она. – Нам надо поговорить. Тебе нельзя мне в этом помогать, ясно? Тебе… нельзя и все тут. – Интересно, есть вообще какое-то слово, которым можно описать то, во что превратилась она и остальные пятеро? В ее мозг свалилось множество понятий и образов, но вот словарь к ним не прилагается. – У тебя нет… ботинок.

Венеца смотрит вниз, на свои сандалии.

– Ну да, сегодня было около девяноста градусов[17], так что…

Бронка качает головой.

– Ты на машине?

– Нет. До зарплаты нечем заплатить за бензин.

– Тогда пойдем. Часы уже пробили двенадцать, общественный транспорт Нью-Йорка и Нью-Джерси превратился в тыкву, так что я подвезу тебя до дома. К тому же мне нужно кое-что тебе показать.

– О-о, секреты. Я вся в предвкушении. – Венеца накидывает сумку на плечо, и они вместе идут к старенькому джипу Бронки.

По пути к Джерси-Сити Бронка выкладывает ей все. Здесь, на одной из важнейших артерий города, глядя на то, как движутся его кровяные тельца – люди, – в это легче поверить. Над ними в сторону Палисейдс мчатся наперегонки облака, подсвеченные луной, а слева неизменно виден силуэт города, усеянный огнями. Он всегда здесь, всегда рядом. «Расскажи ей все, – шепчет город Бронке, когда она запинается, размышляя, стоит ли раскрывать особо странные или страшные подробности. – Враг стал другим: хитрее, жестче. Помоги ей выжить. Нам ведь нужны союзники, правда? Настоящие союзники».

Что ж, он прав.

Затем, пока Венеца молча переваривает то, что рассказала Бронка, она сворачивает со скоростной магистрали прямо перед мостом, который ведет в Вашингтон-Хайтс. Так они оказываются на краю Бронкса. Движение здесь не очень плотное, улицы относительно пусты – все-таки уже ночь. В этом районе нет ничего, кроме муниципального жилья, и город сделал все, чтобы изолировать обитающих в нем людей решетками, автомагистралями, которые разрезают район пополам, и кольцом заброшенных промышленных зданий, стискивающих его со всех сторон. Бронка знает здесь один-единственный захудалый продуктовый магазин, но зато они проезжают с десяток организаций, дающих в долг до зарплаты, и магазинов, где все продается за доллар, – они усеивают каждую хотя бы немного загруженную улицу, как быстро разрастающиеся опухоли.

Въезжая на гравийную дорогу, которая ведет в парк Хайбридж, Бронка с трудом подавляет беспокойство. Она еще помнит те дни, когда парк был пустошью, полной полусгнивших зданий, и ночью здесь гуляли лишь бомжи, наркоманы и скучающие подростки, искавшие с кем потрахаться или кого бы затрахать. Или, например, там можно было встретить грузную смуглокожую индианку с лесбийской стрижкой, которой просто хотелось остаться наедине со своими мыслями. Сейчас, впрочем, все по-другому. Парк был облагорожен скучными лужайками, скамейками и декоративными деревьями, высаженными вдоль старой велосипедной дорожки. В нынешнее время здесь можно столкнуться с совершенно иной опасностью. Бронка слышала слишком много рассказов о копах, которые выгоняют из парка местных, чтобы более богатые белые, переселяющиеся в этот район, чувствовали себя в безопасности. А Бронка так и осталась грузной смуглокожей индианкой, которая приехала сюда поздно ночью в компании молодой чернокожей девушки. И ни один коп-расист не станет слушать их оправдания, почему и зачем они здесь оказались.

Впрочем, и Бронка уже не совсем та, что прежде. Припарковав машину и выйдя из нее, она мысленно тянется к городу, и тот довольно, протяжно мурлычет ей в ответ. «Никто вам не помешает, – обещает он без слов. – Это наше место, что бы ни думали незваные гости. Иди и покажи ей, кто ты на самом деле».

По ее коже проходит легкий холодок. Она слышит голоса, точнее, не столько голоса, сколько поток впечатлений и чувств, и это должно бы сильно ее напугать. Но почему-то не пугает.

– Так, мне становится жутковато, – говорит Венеца. Когда Бронка оборачивается, девушка смотрит на нее с сомнением. – Будь ты парнем, я бы уже достала перцовый баллончик – которого, если кто-то вдруг спросит, у меня нет.

– В городе не запрещено носить перцовый баллончик. Я знаю, что дуралеи из Джерси считают нас всех миролюбивыми хиппи, но почитали бы криминальные сводки, черт возьми.

– Ой. Ну я просто к тому, что ты ведешь себя как-то страннее обычного.

Бронка смеется.

– Да уж, и дальше будет только страньше. Но есть вещи, которые я вряд ли смогу объяснить словами. Идем.

За мощенной булыжником дорожкой и ограждением тянется река Гарлем. Здесь, к востоку от живописных очертаний Вашингтон-Хайтс и сильно к югу от настоящих окраин – Йонкерса и Маунт-Вернон, – смотреть уже почти не на что. Лишь мутная темная река вяло течет в теплой ночи. На стороне Вашингтон-Хайтс стоит расписанная граффити стена, которая тянется вдоль магистрали Гарлем-Ривер-драйв. Но для Бронкса это – берег, усеянный упавшими ветками, мшистыми